Авторская программа Светланы Буниной «Частная коллекция». Неблестящая литература в глянце и «без глянца» — Цветаева: письма без купюр — Послание в поэзии русского зарубежья.

Авторская программа Светланы Буниной «Частная коллекция». Неблестящая литература в глянце и «без глянца» — Цветаева: письма без купюр — Послание в поэзии русского зарубежья. (скачать аудио).


Программа: Частная коллекция


Итак, я продолжаю разговор о явлениях, которые, видимо, стоит обсуждать в связи с границами глянцевой литературы. Мы обсуждаем писательские биографии — и сейчас попробуем понять, нужна ли читателю правда (вся правда)… Мемориальный музей Цветаевой в Болшево издал в этом году книгу «Марина Цветаева. Письма к Тесковой». Если вы уже читали письма к Тесковой, не удивляйтесь. На этот раз перед нами полный свод писем, взятых без купюр. А подготовил книгу известный цветаевед и знаток архивного дела Лев Мнухин. Несколько слов о важнейшем адресате поэта: Анна Тескова была на двадцать лет старше Цветаевой. Она была чешским переводчиком, знатоком и любителем русской культуры и несколько лет возглавляла общество «Чешско-русской Едноты». И переписка с ней, возможно, самое исповедальное из всего, что написала Цветаева в письмах. Это пронзительный человеческий документ, который охватывает семнадцать лет жизни в эмиграции, фактически весь эмигрантский период её творчества.

Мне понятно, почему Вадим Морковин, который впервые издавал эти письма в шестьдесят девятом году, пошёл на серьёзные купюры. В то время действительно были живы люди, которые упоминаются в письмах. Кроме того, само осмысление цветаевского наследия было настолько фрагментарным, что полный свод писем был просто неуместен, читатель был не подготовлен к такому изданию. Но мне гораздо труднее понять, почему, когда издавался семитомник Цветаевой и дополнительные материалы к этому семитомнику, письма к Тесковой вновь были даны с купюрами. Уже во время перестройки, уже в свободной стране, уже перед читателем, который был всё это готов понять и принять. Мне кажется, что здесь идёт речь как раз о «нормальном» кумиротворчестве, желании избавить поэта от бытовых подробностей его жизни, от каких-то сторон характера, которые могли бы нам показаться неприглядными. И что же мы получили теперь? Теперь мы держим в руках книгу, где именно эти бытовые подробности, ранее исключённые, набраны жирным шрифтом (действительно так, чтобы выделить новое), где обиды Марины Ивановны на её дочь Алю, которые в общем контексте писем были бы, возможно, не столь заметны, теперь набраны жирным шрифтом. Вот как может пострадать поэт от любви к нему некоторых редакторов и издателей.

Повторюсь, чтобы меня поняли правильно. Перед нами очень важная, замечательно важная книга. И я очень благодарна Льву Мнухину, который её подготовил. Потому что читатель должен знать правду, имеет право на правду. В случае с Цветаевой мы узнали её позже, чем могли бы, но, конечно, лучше узнавать её позже, чем никогда. Да, мне грустно, как человеку, который неотрывно следит за тем, как исследуется творчество Цветаевой, как появляются какие-то новые материалы,.. мне грустно видеть, как несколько меняется наше представление о ней как авторе писем, как она приближается к тем самым современникам, о которых часто весьма критично отзывается (приближается потому, что она тоже иногда говорит о быте и тоже иногда уделяет внимание жизненным мелочам). Мы были лишены этого, когда читали предыдущие издания, предыдущие публикации этих писем. Лишены усилиями сомнительной «любовной цензуры». Как бы то ни было, перед нами книга огромной важности и просто огромной фактологической ценности.

Хотя бы потому, что в ней есть фрагменты писем, которые говорят о деле Сергея Эфрона. И вот из этих писем, в частности письма от 7 февраля 1938 года, совершенно понятно, что Цветаева действительно не знала о работе Эфрона, о его участии в деле Игнатия Рейсса. Тесковой она пишет так искренне, как, возможно, никому другому — и ее письмо, которое раньше не публиковалось, совершенно убеждает нас в том, что Сергей Яковлевич, видимо, пытался её оградить от того, чем занимался. Она с совершенной убеждённостью пишет вот что:

«Дорогая Анна Антоновна! В газетах опять началась травля Сергея Яковлевича. Его просто — NB, „по сведениям из Швейцарии“, где его ноги не было, — называют участником убийства, когда он, знаю наверное, ко всему этому делу ни малейшего отношения не имел, и это лучше всего знают те, кто сидят, и один из коих, выгораживая себя и пользуясь его отсутствием, его обвиняет или называет. Никто из знавших Сергея Яковлевича в это не верит. Люди самых разнообразных кругов и убеждений, и в самой редакции сидит человек, который просто смеется при мысли, что Сергей Яковлевич мог убить или участвовать. А печатают, без единого доказательства, „по сведениям из Швейцарии“. Очень прошу Вас, если при Вас будет заходить об этом речь, смело говорите то, что есть: „человека нет и вот на него кто-то валит и взводит“».


Какое страшное свидетельство о тоталитарном режиме с его способностью совершенно оболванивать человека. Я имею в виду, конечно, то, что произошло с Сергеем Эфроном, трагедию и преступление Сергея Эфрона, потому что сегодня совершенно точно доказано, что он был причастен к делу Рейсса и ещё некоторым неприглядным операциям НКВД. Кстати, приложением к книге дан протокол допроса Цветаевой в Министерстве внутренних дел Франции, куда её вызывали в связи с делом Эфрона. А ещё цикл «Деревья», посвящённый Тесковой, и несколько писем к А. Бему, её и Тесковой…

Однажды, уже лет, наверное, десять назад, мне приснился очень странный сон. Мне снилось, что я нахожусь во Франции, на каком-то маленьком курортном базарчике, где всё — на прилавки выложенное — очень зримо, и вдруг вижу Сергея Эфрона, который покупает на этом базаре овощи. Он покупает их поштучно. Вот, мне это невероятно врезалось в память. И каково было моё удивление, когда я прочитала фрагмент из письма к Тесковой, тоже раньше не публиковавшийся… письмо из курортного городка Lacanau-Ocean, где оказалась Цветаева с семьёй:

«Еда дороже, чем в Ванве, мясо недоступно: не покупала ни разу, рыбы, как я уже сказала, нет совсем, морковки продается поштучно (двадцать пять сантимов штука). К фруктам не подступишься — спасаемся кооперативом, который каждый день выставляет какую-нибудь дешёвку. Её и едим».

Я читаю и удивляюсь: на каком предельном уровне (сна, воображения) мы иногда узнаём нечто о людях, которых очень любим… Но понимаете, эта обстановка, в которой жила Цветаева, эта атмосфера нищеты (в одном письме, и этот фрагмент тоже был когда-то удалён, она пишет: «А мне говорят у Вас уже какая-то мания эти печи» — потому что… да, у неё в доме не было нормальной печи, и она пишет с горечью: «об этом говорит человек, у которого в доме центральное отопление») — вот эти обстоятельства её жизни давно заслуживали того, чтобы быть известными читателям. И, если есть ещё те, кто любит Цветаеву и не читал писем к Тесковой, просто те, кто хотел бы знать о жизни поэта во времени, я рекомендую вам обязательно найти эту книгу. Потому что главное, лучшее её содержание — на уровне цветаевской поэзии, на высоте её поэзии.

И эти давно уже известные письма — некоторые из них просто на слуху — каждый раз читаешь сквозь слёзы. Я прочитаю фрагмент из письма от 12 июня 1939 года. Это письмо уезжающей Цветаевой, последнее из писем к Тесковой. Как она сама помечает, написанное в ещё стоящем поезде:

«Дорогая Анна Антоновна! (Пишу на ладони, потому такой детский почерк.) Громадный вокзал с зелеными стеклами: страшный зеленый сад — и чего в нем не растет! — На прощание посидели с Муром, по старому обычаю, перекрестились на пустое место от иконы (сдана в хорошие руки, жила и ездила со мной с 1918 г. — ну, когда-нибудь со всем расстанешься: совсем! А это — урок, чтобы потом — не страшно — и даже не странно — было…) Кончается жизнь семнадцати лет. Какая я тогда была счастливая! А самый счастливый период моей жизни — это — запомните! — Мокропсы и Вшеноры, и еще — та моя родная гора. Странно — вчера на улице встретила ее героя» (имеется в виду Константин Радзевич, герой «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца» Цветаевой) «…которого не видала — годы, он налетел сзади и без объяснений продел руки под руки Мура и мне — пошел в середине — как ни в чем не бывало. И еще встретила — таким же чудом — старого безумного поэта с женою — в гостях, где он год нe был. Точно все — почуяли. Постоянно встречала — всех. (Сейчас слышу, гулко и грозно: Express de Vienne… и вспомнила башни и мосты которых никогда не увижу.) Кричат: — En voiture, Madame! — точно мне, снимая меня со всех прежних мест моей жизни. Нечего кричать — сама знаю. Мур запасся (на этом слове поезд тронулся) газетами. —

— Подъезжаем к Руану, где когда-то людская благодарность сожгла Жанну д’Арк. (А англичанка 500 лет спустя поставила ей на том самом месте памятник.) — Миновали Руан — рачьте дале! — Буду ждать вестей о всех вас, передайте мой горячий привет всей семье, желаю вам всем здоровья, мужества и долгой жизни. Мечтаю о встрече на Муриной родине» …ну, родина Георгия, сына Цветаевой, — Чехия…, «которая мне роднее своей. Оборачиваюсь на звук ее — как на свое имя. Помните, у меня была подруга Сонечка, так мне все говорили: «Ваша Сонечка». — Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе — Ваша пряжка. Все — скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно. До свидания! Сейчас уже не тяжело, сейчас уже — судьба. Обнимаю Вас и всех ваших, каждого в отдельности и всех вместе. Люблю и любуюсь. Верю как в себя. М.»

Читайте книгу Марины Цветаевой «Письма к Тесковой», читайте эту уникальную книгу о судьбе поэта.


Страницы: 1 2 3 4