Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 2: поэзия 1860-х годов.


Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 2: поэзия 1860-х годов. (скачать аудио).


Программа: Алогритмы


Здравствуйте, друзья! В эфире программа «Алогритмы», с вами Лев Оборин — программа, в которой я читаю свои любимые стихи. Сегодня мы с вами коснемся стихов эпохи, которая, ну, не связывается сразу в голове с поэзией. Это тысяча восемьсот шестидесятые годы — время, когда пишутся великие русские классические романы, время крайне напряженное с точки зрения журнальной полемики в литературе, да, и с точки зрения вообще политической в русской истории. Но, что касается стихов, то сразу на ум приходит разве только Некрасов, который в это время пишет свои поэмы. Что касается других имен, то здесь мы можем ощутить некоторое затруднение. Не так давно мне в руки попала изданная в Советском Союзе книга поэтов тысяча восемьсот шестидесятых годов, которую я с жадностью прочитал и обнаружил там несколько текстов, которые меня очень удивили, и сегодня я их прочитаю. Но вообще, я бы хотел начать со стихотворения, которое, в общем, иллюстрирует тезис, что якобы эта эпоха была с точки зрения поэзии не очень интересной, и лирика сводилась к каким-то клишированным образцам. Стихотворение написал человек, не писавший никогда стихов, а мне очень симпатичный, как прозаик — Николай Помяловский. Это чуть ли не единственное стихотворение, от него оставшееся. И сохранилось оно в автографе письма к поэту Якову Полонскому. В совершенно шутливом контексте Помяловский приводит его, говоря, что вдруг ему ударило в голову писать стихи.


Николай Помяловский — Первый блин
(в письме к Я. Полонскому, 1862)

Уж широкие тени на темных садах…
Средь сирени пахучей, в цветущих кустах
Стоголосый певец, наш родной соловей, —
То бывало в пору ясноглазых ночей, —
Звонкой трелью любви оглашал садик мой…
Жадно слушал певца я тогдашней порой…
Меня страстно она обнимала тогда…
Ох, вы, годы мои, молодые года!
___
Дико ветер в полях зазывал и стонал,
Хлопьем мокрого снегу поля устилал;
И в кибитке я с ней, уж женою моей,
Мчался быстро на тройке летучих коней…
Ветер свистом и воем поля оглашал;
Но я свисту и вою тогда не слыхал…
На коленях моих сладко спала она…
Ох, ты, женка моя, молодая жена!


Стихотворение с кучей огрехов, да, и при этом, мне кажется, достаточно полно показывает вообще, с какими штампами приходилось тогда поэзии работать. Мы заговорили о Некрасове, о Николае Некрасове. Опять-таки я попытался вспомнить какое-то стихотворение, которое показывало бы не только его звериную социальную серьезность. И думая, вспомнил стихотворение совершенно юмористическое, написанное в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Называется оно «Что думает старуха, когда ей не спится».


Николай Некрасов — Что думает старуха, когда ей не спится

В позднюю ночь над усталой деревнею
   Сон непробудный царит,
Только старуху столетнюю, древнюю
   Не посетил он. — Не спит,

Мечется по печи, охает, мается,
   Ждет — не поют петухи!
Вся-то ей долгая жизнь представляется,
   Все-то грехи да грехи!

«Охти-мне! часто владыку небесного
   Я искушала грехом:
Нутко-се! с ходу-то, с ходу-то крестного
   Раз я ушла с пареньком

В рощу… Вот то-то!  мы смолоду дурочки,
   Думаем: милостив Бог!
Раз у соседки взяла из-под курочки
   Пару яичек… ох! ох!

В страдную пору больной притворилася —
   Мужа в побывку ждала…
С Федей солдатиком чуть не слюбилася…
   С мужем под праздник спала.

Охти-мне… ох! угожу в преисподнюю!
   Раз, как забрили сынка,
Я возроптала на благость господнюю,
   В пост испила молока, —

То-то я грешница! то-то преступница!
С горя валялась пьяна…
Божия матерь! Святая заступница!
Вся-то грешна я, грешна!..»


Несмотря на то, что стихотворение это такое несерьезное, оно демонстрирует вещь, которую Некрасов одним из первых ввел в русскую поэзию — это собственно прямая такая непоэтическая речь. Чуть ли не в первом же своем стихотворении известном, которое «Ну, довольно ямщик! Разогнал ты мою неотвязную скуку», вот в этом же стихотворении это уже начиналось, а вот в этом отличном стихотворении про старуху снова появляется. И наравне с этим, это все я говорю для того, чтобы показать, насколько эпоха все-таки разная, появляются стихи, продолжающие метафизическую традицию русской поэзии. И, безусловно, я говорю о Федоре Тютчеве, который пишет в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году программное замечательное стихотворение:


Федор Тютчев

Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе,—
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.

Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?

И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?


И вот здесь уже мы можем обратиться к поэтам не столь заметным, как Некрасов и Тютчев. И сейчас будет стихотворение, написанное на самом деле не в шестидесятых, а в конце пятидесятых. Но автор его принадлежит к поколению шестидесятников. Это Дмитрий Давыдов, который был родственником Дениса Давыдова. Родился он в городе Ачинск Енисейской губернии. И славу ему, можно сказать, даже бессмертие, принесло одно-единственное стихотворение «Славное море священный Байкал», которое стало народной песней. Был Давыдов учителем, был училищным смотрителем, никогда не увлекался карьерным ростом, а скорее заботился о качестве своей работы, содействовал просвещению, писал потом, что с гордостью может сказать, что из его учеников никто не стал негодяем, был известен как фольклорист, принимал участие в экспедициях по всей Сибири, увлекался физикой, краеведением, лингвистикой, в частности, составил первый якутско-русский словарь, изучил монгольский язык, бурятский язык, якутский язык. Стихи он писал с детства, но печататься начал только в конце пятидесятых. Судьба вообще была к нему немилостива. Его преследовали всякие стихийные бедствия. Его рукописи горели в пожаре в сороковых годах, когда сгорели его ранние тексты. В шестидесятые годы большая часть его научных изысканий, находившаяся в Варшаве, тоже сгорела. В семидесятом году его квартиру в Иркутске затопило наводнением. И там погибло, в общем, практически все, что он успел написать. И, конечно, это несчастье его сломило. Кроме того, он в шестьдесят первом году ослеп. Ну, и, несмотря на это, человек писал удивительно ясные стихи, которые можно назвать продолжением романтической традиции с присущим ей экзотическим колоритом. В данном случае это колорит якутский, якутского фольклора. Стихотворение называется «Амулет». Я просто буду рад, если вы услышите, какую музыку был способен создавать Дмитрий Давыдов.


Дмитрий Давыдов — Амулет

Всё было тихо; солнце село;
   Чуть слышен плеск волны;
А ночь июльская светлела
   Без звезд и без луны.

Веслом двухлопастным лениво
   Я бороздил поток —
Скользил по Лене горделивой
   Берестяной челнок.

Далёко берег был за мною,
   Другого не видать;
Но над безбрежною рекою
   Так весело мечтать!

Природа северная чудной
   Красой одарена;
Но для кого в стране безлюдной.
   Роскошна так она?

О, для кого такое лето
   И для кого зима!
То днем и ночью много света,
   То днем и ночью тьма!

Якут на дивные картины
   Смотреть не сотворен;
Весь рай его — кусок конины
   И кумыса чарон.

Не вечно прелести от света
  Красавица таит;
И нежится, полураздета,
  Когда одна сидит.

Далёко мысль моя летела
   От благодатных мест;
А ночь июльская светлела
   Без месяца и звезд.

Вдруг вихорь… Дико заревела,
   Напенившись, река;
И безотрадно заскрипело
   Бересто челнока.

Ныряет он, — то вверх выносит,
   То падает опять,
Как будто о пощаде просит
   То небеса, то ад.

Надежды нет: река безбрежна;
   Грозит, но медлит смерть;
На трепет жертвы неизбежной
   Ей весело смотреть.

Еще раз буря простонала;
   В лицо ударил вал…
И ничего потом не стало —
   Я не жил, не страдал.

Когда очнулся я, всё было
   И тихо и светло;
Отрадно солнышко всходило,
   И Лена — как стекло.

Один под сосною прибрежной
   Лежал и думал я:
То сон ли был души мятежной,
   Иль чудо бытия?

Но глаз мой зорок, ухо чутко…
   Я слышу шум шагов,
Я вижу — старая якутка
   Выходит из кустов.

«Скажи мне, друг мой узкоокий,
   Что было, как со мной?
Я утонул в реке глубокой —
   И кто спаситель мой?»

«Молчи и слушай, нуча, слово:
   Хотук тебя спасла.
Смотри: вдали стоит сурово
   Сергуева скала.

Вчера абтах переселился
   На эту высоту;
Увидел нучу, рассердился
   И — напустил сату.

А я три раза поднимала
   Спасительный керях;
Меж тем тебя не видно стало
   В бушующих волнах.

Но силен бог… Сата минула,
   Сравнялася Эббе.
Я ветку с берега столкнула
   И понеслась к тебе.

Пусть давит аджарай абтаха.
   Ты, нуча, невредим.
Возьми подарок и без страха
   Гуляй по свету с ним».

Шаманка амулет счастливый
   Надела на меня:
То были волосы из гривы
   Пеганого коня.

С тех пор за годом год промчался —
   Я не считал их сам, —
И много, много я скитался
   В степях и по морям.

Но дар заветный удаганы
   Всегда меня хранил;
Перед ним стихали ураганы,
   Он молнии гасил.

Зверь лютый набежит, бывало, —
   Смирится и уйдет;
Иль змей в меня направит жало, —
   Свернется и уснет.

Весь мир послушным мне казался, —
   Не думал я о нем,
Но я жестоко ошибался
   В могуществе своем.

Раз повстречался я с девицей:
   Зарница на щеках,
Огонь небесный под ресницей,
   Рубины на устах.

Вилися локоны густые;
   Волнилась тихо грудь:
Тут рай, все блага тут земные —
   Не мне — кому-нибудь.

Напрасно к силе амулета
   Несчастный прибегал:
Не вздох, любовию согретый, —
   Я холод ощущал.

Пред взором девы горделивой,
   Не любящей меня,
Бессильны волосы из гривы
   Пеганого коня.

Ах, удаган, мой друг далекий,
   Зачем ты не дала
Мне против красоты жестокой
   Волшебного узла?

Пускай бы бури рокотали
   Над головой моей,
И звери лютые рыкали,
   И шевелился змей…

Не так мое бы сердце ныло,
   Не так страдал бы я,
Как пред красавицей Людмилой,
   Холодной для меня.


Но нужно понять, что как заботливый ученый, естественно, Давыдов снабжает этот текст своими примечаниями. И из них мы можем, слава Богу, узнать, что чарон — это деревянной особенной формы стакан, из которого якуты пьют кумыс; нуча — это русский; хотук — девица; Сергуева скала — местность в сорока верстах ниже Якутска, где Лена сливается в одно русло; абтах — колдун; сата — напущение ветра, возмущение атмосферы посредством колдовства; керях — шаманская жертва; Эббе — бабушка, так якуты называют Лену; ветка — берестяный челнок; аджарай — бес (есть поверье, что при неудачах злые духи давят шамана, равно и перед смертью его, если он затрудняется передать власть над ними другому); удаган — шаманка.



Страницы: 1 2

Администрация Литературного радио
© 2007—2015 Литературное радио. Дизайн — студия VasilisaArt.
  Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100   Яндекс цитирования
Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 2: поэзия 1860-х годов.
Литературное радио
слушать:
64 Кб/с   32 Кб/с