Авторская программа Леонида Костюкова «Беседы о малой прозе». В гостях у ведущего Дмитрий Веденяпин.

Авторская программа Леонида Костюкова «Беседы о малой прозе». В гостях у ведущего Дмитрий Веденяпин. (скачать аудио).

Принимает участие: Дмитрий Веденяпин

Программа: Беседы о малой прозе


Леонид Костюков: Значит, такой вопрос. Есть ли для тебя какой-нибудь автор именно малой прозы, ну, тут Виталик уже на эту тему сказал, что редко существуют именно авторы малой прозы. Ну, мы будем считать в этом контексте, допустим, того же Сомерсета Моэма автором малой прозы, хотя у него есть и драмы, и романы. Есть ли для тебя какой-нибудь автор малой прозы самый для тебя существенный, который для тебя что-то важное открыл? Или несколько?

Дмитрий Веденяпин: Вот так. Я начну с обобщения. Но вообще я говорю только о себе.

Леонид Костюков: Конечно, о себе.

Дмитрий Веденяпин: Да. Мне кажется, что наши литературные впечатления, как правило, происходят, когда нам, не знаю, пятнадцать, шестнадцать…

Леонид Костюков: Согласен.

Дмитрий Веденяпин: Двадцать лет. И понятно, что и ты, и я, и Виталик, мы принадлежим более или менее к одному поколению. И мне кажется, что здесь как раз существуют такие поколенческие, что ли, события. И мы все, в конце концов, существуем в какой-то определенный момент. И ясно совершенно, что и для тебя, и для меня каким-то большим впечатлением был Чехов — и остается. Ясно совершенно. В какой-то степени, между прочим, был Куприн. Но вот с Куприным интересная история, дело в том, что я его недавно перечитал, ну, не подряд, но какие-то рассказы я перечитывал. И он мне показался гораздо более значительным писателем, чем казался когда-то, хотя он все равно для меня существовал. Существовал, но каким-то он мне казался второразрядным. А сейчас я его перечитал, и он мне кажется совершенно замечательным, как раз мастером рассказа. Ну, ясное дело, Платонов. Хотя понятно, что я люблю у Платонова и большие вещи. Но и в рассказах он чудесный. Ясное дело, что рассказы Набокова. Но , может быть, я начинаю называть уже очень известные имена… Ну, вот, допустим, я очень высоко ценю Набокова, его, ощущение вообще литературы, жизни и так далее. И понятно, что он, может быть, гораздо больше проявился в каких-то своих более длинных вещах.

Леонид Костюков: Может быть, и нет, кстати говоря.

Дмитрий Веденяпин: Ну, не знаю.

Леонид Костюков: Газданов — точно в более длинных. У него не такие сильные рассказы.

Дмитрий Веденяпин: Да, да, это правда.

Леонид Костюков: А Набоков, может быть, и в рассказах.

Дмитрий Веденяпин: Ну, во всяком случае, рассказы Набокова, мне кажется, замечательны. Булгаков. То есть я называю, вообще говоря, писателей, просто прозаиков, да, так получается, которых я бы назвал в любом разговоре о малой прозе, о прозе вообще, о литературе вообще. Мне кажется, что так. Ну, а кто еще? Да, я бы так и сказал. Платонов, Булгаков, Набоков.

Леонид Костюков: Чехов.

Дмитрий Веденяпин: Чехов, да.

Леонид Костюков: Куприн.

Дмитрий Веденяпин: Ну да. Да. Ну, надо сказать, здесь я сам себе немножко противоречу. Потому что Бабеля я тоже увидел, насколько это гениальный человек, уже вот ближе, так сказать, к своему нынешнему возрасту. Почему-то он мне казался — ну, там что-то такое, смешно. А тут я понял, что это абсолютно гениальный человек, сравнительно недавно.

Леонид Костюков: Можно ли сказать, я просто говорю о своей ситуации, так ли это в твоей — что в пятнадцать-двадцать лет действительно идет обильное чтение, и может быть, с частыми восторгами, но потом вне зависимости от того, вернулся ты к читанному или нет, вкус делает коррекцию этого всего? То есть вполне может быть, что в восемнадцать лет тебе что-то очень нравилось — ты к этому автору и к этой книге не вернулся. Но в тридцать пять ты вычеркиваешь его. Просто твой вкус вспоминает и задним числом вымывает.

Дмитрий Веденяпин: Да, бывает.

Леонид Костюков: То есть можно сказать, что все-таки корпус этот, он подвержен вкусовой правке.

Дмитрий Веденяпин: Бывает, да, конечно. А, ну, прости, если я еще вот доскажу. Потому что я переводил Зингера. И он мне кажется одним из абсолютно замечательных мастеров именно рассказа. И здесь, на примере Зингера видно, хотя, может быть, это не моя епархия, и я туда влезаю совершенно напрасно, но он же писал романы, и немало.

Леонид Костюков: Писал.

Дмитрий Веденяпин: Но видно, насколько он хороший рассказчик, именно мастер короткого рассказа, и как он не может удержать роман. Да, на мой взгляд, они у него, так сказать, разваливаются и фактически являются попытками составить из коротких рассказов что-то.

Леонид Костюков: А, если мы берем, допустим, успех в самом высоком смысле. Если мы берем великолепный рассказ и великолепный роман. Если при этом они делают с нами примерно одно и то же, то выигрывает рассказ, потому что он достиг этого меньшими средствами? Или можно сказать, что все-таки роман делает что-то, чего не может сделать никакой рассказ? Великий роман.

Дмитрий Веденяпин: Понятно. Не знаю. Я никогда так не смотрел.

Леонид Костюков: Роман, допустим, «Идиот».

Дмитрий Веденяпин: Да.

Леонид Костюков: Делает он с тобой что-то, чего не сделал никакой рассказ?

Дмитрий Веденяпин: Ну, конкретно со мной он сделал, потому что действительно это было для меня одно из первых литературных потрясений — здесь ты совершенно точно, сам того не зная, попал, — именно «Идиот» показал для меня что-то такое литературное, вот как-то почти впервые, когда я был совсем юный.

Леонид Костюков: Ну, то есть на его месте мог оказаться и рассказ.

Дмитрий Веденяпин: Мог ли на его месте оказаться рассказ? Между прочим, я не знаю.

Леонид Костюков: «Дама с собачкой»?

Дмитрий Веденяпин: Не уверен.

Леонид Костюков: Вот, значит, мы подходим к чему-то…

Дмитрий Веденяпин: Может быть… может быть, в этом юном возрасте… это вообще моя идея, так сказать, мысль довольно старая и довольно печальная для человека, который, как ты знаешь, ведет литературную студию, работает с молодыми людьми. К сожалению, я иногда вынужден честно говорить моим молодым авторам, что литература — вообще немолодое занятие.

Леонид Костюков: Шли бы вы отсюда.

Дмитрий Веденяпин: Нет-нет. Бывают замечательные и талантливые люди, и все такое прочее. Но просто я возвращаюсь к тому, с чего мы начали, что в пятнадцать-двадцать лет мы читаем. И вот в эти пятнадцать-двадцать лет нам на самом деле трудно бывает, мы не успеваем, что ли. Рассказ — это действительно стремительная вещь. А роман — так было со мной почти всегда, что поначалу даже самый замечательный роман читать скучновато немножко, как-то постепенно ты втягиваешься.

Леонид Костюков: Ну, «Братья Карамазовы» так точно.

Дмитрий Веденяпин: Постепенно ты входишь, входишь. И требуется что-то, чтобы с тобой, молодым и неопытным в очень многих вещах и не знающим, многого не чувствующим, чтобы с тобой что-то сделали.

Леонид Костюков: Ну, можно сказать, что к восемьдесят пятой странице автор настолько меняет твои параметры…

Дмитрий Веденяпин: Может быть.

Леонид Костюков: Что уже не так важно становится, что ты — это ты.

Дмитрий Веденяпин: Может быть. На длине рассказа ты не успеваешь этого.

Леонид Костюков: Переродиться. Можешь ли ты назвать для себя какой-нибудь уже отдельный конкретный рассказ Чехова, который кажется тебе чем-то божественным?

Дмитрий Веденяпин: Не знаю. Нет. Не знаю. Мне кажется, что как-то он весь мне нравится. Ну, понятно, что есть ранний Чехов, и может быть, это другой Чехов. А начиная с какого-то момента мне интересно все, что он говорит в рассказах. Трудно сказать. Так же и с его пьесами, между прочим. Ну, то есть, наверное, я могу сказать, что «Вишневый сад» я люблю больше «Чайки».

Леонид Костюков: А «Дядю Ваню»?

Дмитрий Веденяпин: «Дядю Ваню» я очень люблю. Мне она кажется совершенно гениальной пьесой.

Леонид Костюков: То есть он сумел достичь такого доверия в нескольких своих вещах, что это доверие распространяется на остальные. А через призму этого доверия ты уже не все видишь.

Дмитрий Веденяпин: Ну, да. Наверное, да.



Страницы: 1 2 3