Программа «Интервью». Гость программы Александр Городницкий.

Программа «Интервью». Гость программы Александр Городницкий. (скачать аудио).

Принимает участие: Александр Городницкий

Программа: Интервью


Снова декабрь, по-московски сырой и гриппозный,
Мокрые вьюги и дождь ледяной на дворе.
Чувство стыда появилось сравнительно поздно,
В Греции древней на хмурой троянской заре.
Неотомщённой обиды оно не простит нам,
И милосердия тоже оно не простит:
Стать победителем, кровь проливая, не стыдно, -
Стать побеждённым — вот это, действительно, стыд.
Попеременно то слабость являя, то силу,
По лабиринту уводит непрочная нить.
В смертном бою наплевать на ахейцев Ахиллу,
Но за Патрокла не может он не отомстить.
Вечно воюя с людскою натурою дикой,
Тянется к солнцу зелёная эта лоза.
В царстве теней нелегко будет, верно, Эдипу:
Как на родителей сможет поднять он глаза?
Стала сложнее со временем эта картина.
Вот и мои на исходе как будто года.
Так почему же оно на меня накатило,
Невыносимое, жгучее чувство стыда?
Стыд за мученья моих опозоренных предков,
Стыд, что по жизни не лучшею шёл из дорог.
Стыд потому, что обманывал близких нередко,
А не обманывать тоже, как будто, не мог.
Стыд за народ мой, привыкший к порядкам острожным,
Стыд за желание новому верить царю,
Стыд за молчание и за того, кто, возможно,
Не понимает, о чём я сейчас говорю.


Литературное радио: Здравствуйте. С вами программа «Интервью» на Литературном радио, и у нас в гостях профессор, доктор наук, поэт и бард Александр Моисеевич Городницкий.
Уважаемый Александр Моисеевич! Вопросы, которые мы для Вас подготовили, я условно разделила на четыре части и каждую из них предварила цитатой из Ваших стихотворений. Если позволите, давайте начнем с первой, самой главной темы — о призвании и стезе. «Если б жизнь иную дали мне — я б ее, наверное, отверг».

— Если бы, действительно, для Вас представилась возможность прожить жизнь заново, по Вашему сценарию, отвергли бы Вы то, что у Вас состоялось? Выбрали ли бы Вы узкую литературную специализацию? Только литературу и авторскую песню?

Александр Городницкий: Думаю, что не выбрал бы. Тем более, что строчки, которые Вы цитируете, — это строки из песни подводного пилота. Это человек, который погружается в океане и постоянно связан с опасностью. И когда речь идет о том, что другой жизни, более спокойной, не надо, речь идет именно об этом. Всегда как-то привлекают, особенно в юности, экстремальные ситуации. Интересно, что аналогичную строчку я написал будучи еще молодым человеком, в 1955 году, в одной из самых первых своих песен, посвященной памяти нашего коллеги, разбившегося на одном из памирских ледников. И там тоже есть строчка о том, что другой жизни мне не надо. «И судьбу не отдам я свою за дешевый домашний уют». Но это, конечно, все очень молодая точка зрения. Но я думаю, что я и в старости не отказался бы от своей биографии.

Литературное радио: Вы не стали бы историком, если бы представилась возможность?

Александр Городницкий: Я, может быть, и стал бы историком, если бы меня в 1951 году приняли в Ленинградский университет имени Жданова. Но, боюсь, все равно ничего путного из этого не вышло бы. Потому что история — искажалась, искажается и будет искажаться, в угоду властям предержащим, или просто деньгам теперь уже. Поэтому история у нас — наука достаточно относительная. Совсем недавно мне пришлось принимать участие в одной из программ М. Е. Швыдкого «Культурная революция» — на тему, что историю придумывают историки. Поэтому я, в общем, рад, что профессионально не занимался историей. Но судьба послала мне дружбу с одним из крупнейших русских историков, пушкинистом Натаном Яковлевичем Эйдельманом, человеком, свято влюбленным в русскую историю. Поэтому мой интерес, особенно к русской истории, он в основном связан еще и с этой многолетней дружбой. Я ему очень благодарен за многие вещи, которые он когда-то мне открыл.

Литературное радио: Хорошо, мы поговорим еще немного об истории, но чуть позже. А скажите, пожалуйста, Ваша деятельность в качестве поэта и автора песен — с чего она началась и что для Вас означала в течение жизни?

Александр Городницкий:Стихи начались с увлечения. С седьмого класса. Было просто увлечение стихами. Песен я тогда вообще не писал. Песни пришли позднее. Когда в 1951 году я закончил школу, родители, естественно, категорически возражали против любой гуманитарной специальности. И сам я понимал, что стихи — это как бы не специальность, тем более в 1951 году. Поэтому я выбрал себе техническую специальность, которая позволяла честно зарабатывать на хлеб, не продаваясь в идеологической сфере в то время. Это принципиальная была позиция, которой я придерживался и все остальное время. Потому что зарплата моя не зависело от того, что я пишу. И я всегда был свободен. Это касается и стихов, и песен. Что касается песен, то песни пришли позже, с началом экспедиций. Где-то с 1955 примерно года. И приобрели серьезную уже основу, когда в 1957 году, окончив Горный институт, я попал на долгие годы на Крайний Север. Мое отношение к песням на Крайнем Севере стало уже достаточно серьезным. Я начал действительно писать песни. Поскольку популярность песен быстро обогнала популярность стихов, то в течение долгих лет и до сих пор меня в основном считают бардом. Хотя в принципе-то я пишу стихи и рассматриваю песни как вариант этих стихов.

Литературное радио: Существует красивая легенда, будто у Вас в трудовой книжке в какой-то период красовалась запись «поэт». Правда ли это?

Александр Городницкий:Этого не могло быть. Это абсолютная неправда. Моя трудовая книжка лежит внизу, в отделе кадров. Нет такой у меня специальности «поэт», и не мог бы я такую специальность вписать — «писатель», у меня диплома такого нет «поэта» или «писателя», которые — смешное, конечно, дело, — дает Литературный институт им. Горького. Моя специальность - горный инженер-геофизик по диплому, и всегда именно по этой специальности я работал. Все отметки в трудовой книжке связаны только с этим.

Литературное радио: То есть Вы не считаете, что существует профессия поэта, барда и так далее?

Александр Городницкий:Почему? Все зависит от того, что определять словом «профессия». Если «профессия» — это то, за что человек получает деньги, то нет. Если «профессия» — это то, что человек делает профессионально, на высоком профессиональном уровне — то да.

Литературное радио: Какие свои стихи и песни Вы любите больше всего?

Александр Городницкий: Как правило, последние.

Литературное радио: То есть на каждый текущий момент Вашей жизни последние стихи Вам наиболее дороги?

Александр Городницкий: Безусловно. Потому что человек меняется, меняется и то, что он пишет. Я не уверен в том, что они лучше, но они просто ближе мне сегодняшнему. Потому что такую песню, как «Снег» или, я не знаю, «Над Канадой небо сине», написанные в юности, я бы сейчас написать уже не мог.

Литературное радио: А что Вы цените больше — вот эту часть своей жизни, или результаты научных изысканий? Если, конечно, корректно их сравнивать между собой?

Александр Городницкий: Их нельзя корректно сравнивать между собой, и речь идет не обо мне. Речь идет вообще о реализации человека — гораздо более глубокой проблеме — в науке и в искусстве. Я считаю, что в науке, чего бы человек ни достиг, всегда есть принцип взаимозаменяемости. Потому что если бы Эйнштейн не придумал бы теорию относительности, а Ньютон не сформулировал бы законы механики, то за них бы это сделали другие. Это объективные законы, существующие в природе. В то же время, если бы не было безымянных авторов Фаюмской живописи, если бы не было Чайковского, если бы не было не то что Пушкина, а поэта Батюшкова, написавшего строчку «О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной», — за них бы это никто не сделал. Поэтому единственная возможность реализации личности в принципе — это, конечно, искусство, а не наука.

Литературное радио: Второй блок вопросов я условно назвала «О времени, о мире, о людях и о себе». С эпиграфом: «В камне выбитая тирада вспоминается мне опять: „Этот мир объяснять не надо, — переделать — не объяснять“». Мне бы хотелось спросить, как менялись Вы сами в Вашем творчестве? Сколько этапов прошло от слов «И никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями» до слов «Если я, не прощаясь, уйду по-английски, не браните меня, не браните меня»?

Александр Городницкий: Ну, во-первых, та цитата, которую Вы взяли, — знаете, откуда это? Это надпись на могиле Карла Маркса на Хайгетском кладбище в Лондоне. Меня эта надпись поразила и шокировала. Еще более страшную надпись я прочитал в донецкой степи жарким летним днем — там стоит огромная из бетона статуя большевика Артема, многометровая. И его слова там выбиты на пьедестале: «Зрелище неорганизованных масс для меня невыносимо». Ужас какой! Фашизм! И то же — у Карла Маркса. Как это — переделывать?! Заменить Господа Бога? Повернуть каналы все северные сюда, как мечтал товарищ Сталин? Не думаю. Взять вот — переделывать. Не просто социальную сферу переделать с классовой борьбой, а вообще все переделать! Это страшная позиция совершенно, я ее никогда не придерживался и, слава Богу, не буду придерживаться.
Что касается расстояния от «светил над снастями» до «уйду по-английски», то я не вижу большого расстояния. Потому что в принципе позиция моя — «не умрем, пока качаются светила над снастями» — она касается местоимения «мы», и так далее. А что касается местоимения «я» — то я уйду по-английски. По-английски уходят так, чтобы никто этого не заметил. И это касается только меня лично. Никакого противоречия в этих фразах я не вижу.

Литературное радио: Спасибо. А тогда как менялась Ваша аудитория? Вот те, кто приходит сегодня к Вам на концерты — насколько они отличаются от тех, кто приходил на концерты в Политехнический, в 60-е?

Александр Городницкий: Прежде всего, она постарела. Потому что в 60-е годы шла в основном молодежь. А сейчас приходят и молодежь, и старики, которые были тогда молодыми. В принципе, если не считать возрастного состава, я не вижу никаких изменений в моей аудитории. Потому что приходят люди, те, которые знают, на что они идут. Случайные люди попадаются редко. Это люди, кому интересна какая-то система ценностей — не во мне дело, система ценностей, которая не имеет валютной конвертации.

Литературное радио: А вообще, помимо этой аудитории, Вашей, бардовской — меняются ли граждане России, по Вашим наблюдениям, и в какую сторону?

Александр Городницкий: Меняются в худшую сторону. Если в 1991 году, когда были многотысячные митинги, мы говорили о том, что, нам казалось, вот-вот наступит демократия, мы думали, что у нас в России возникнет гражданское общество — то сегодня ясно, что гражданского общества в России нет. Нет гражданского общества. Есть едоки и электрорат. Извините за резкие слова. Потому что — послушайте какой-нибудь «Поединок» Соловьева. За что голосуют? За смертную казнь — обязательно большинство будет. За ксенофобию — инородцев вон из России! Или это подтасовывается специально, или это дает основу думать, что гражданское общество для России — где-то далеко впереди. Если вообще когда-нибудь его можно будет дождаться. Потому что снова чинопочитание. Снова лизание задниц начальству — любому, на любом уровне. Снова произвол в России власть предержащих, особенно силовых структур. А где гражданское общество?

Литературное радио: Мы говорим о девальвации нравственности?

Александр Городницкий: Абсолютно!

Литературное радио: Об утрате чувства собственного достоинства?

Александр Городницкий: Согласен! У нас вообще в России проблема личности была всегда. У нас был такой замечательный поэт Владимир Соколов. У него были очень горькие строки: «Я устал от двадцатого века, от его окровавленных рек. И не надо мне прав человека — я давно уже не человек!». Понимаете, у нас, к сожалению, иногда так и думаешь. Вот этот чудовищный произвол в станице в Краснодарском крае — люди же жили в рабском подчинении бандитам! И сейчас, наверное, так еще живут. Выявляются страшные совершенно вещи из глубинки. Или вот эти, назовем их «партизаны» на Дальнем Востоке, которые, не веря в судопроизводство, в милицию, просто пошли в леса… Это очень плохие признаки. Это если есть проявления попытки создать гражданское общество, то они носят такой же уродливый характер, как и то, что им противостоит. Вроде этих партизан.

Литературное радио: Скажите, а с чем эта, по-Вашему, связана проблема личности в России? С монголо-татарским игом?

Александр Городницкий: Почему? Не только с монголо-татарским игом. У меня были такие строчки: «Мы орды не боимся, поскольку мы сами орда, наше иго родное страшнее татарского ига!». Все мы жили в тоталитарной многовековой власти, чудовищной, с верой в то, что будет хороший царь, хороший начальник, с верой в то, что лишь бы дали кусок хлеба и что только сильная рука — это нагайка и плеть. Это, к сожалению, генетические какие-то вещи, которые, я не знаю, надо по капле выдавливать из себя раба. Вот это рабство — оно чудовищно. Я не знаю, как от него избавляться. Иногда я и в себе нахожу какие-то следы этого. В нас какой-то исторический страх сидит. Кроме того, всегда эта община, сельская община. У нас никогда не было ни индивидуального хозяйства, ни демократии. Скажем, если в Америке никогда не было ни царя, ни вождя, при всех недостатках своего общества, у них всегда был принцип демократии, с самого начала. А у нас ее вообще никогда не было. Из одного ига мы попадали в другое, из огня в полымя. Из татарского ига — к Ивану Грозному, который идеал государства строил по образцу Византии и той же татаро-монгольской системы. Потом, пошли и другие цари. Потом пошла диктатура большевиков, которая была похуже, чем любой царизм, это детский сад по сравнению с тем, что было потом. Потом — Великий Вождь всех времен и народов. И что у нас было-то? Вот только такое и было! Мы другого не знаем! Мы и современных своих президента и премьера все хотим в Вождей превратить. Сейчас идет спор — кого из них предпочесть — Петю или Васю? Кто нам лучше. Это смешно. Это грустно.

Литературное радио: Мы пришли плавно к третьему блоку вопросов: о родине. С эпиграфом: «Я к ней несу цветочки на могилу и повторяю по сто раз на дню: „Любите Родину, покуда будут силы!“. За что любить — увы, не объясню».

Александр Городницкий: Правильно! Это чувство генетическое. Это чувство не имеющее логического объяснения. Понимаете, мать Ваша может быть какая угодно. Она может пить, она может гулять, она может не знаю что — она Ваша мать. Вы ее никогда не бросите.

Литературное радио: То есть Вы любите свою родину?

Александр Городницкий: Это вопрос некорректный, потому что если это не ясно из того, что я пишу, так чего же спрашивать? (улыбается)

Литературное радио: Прошу прощения, но я имела в виду — какую именно из этих Родин, какую ипостась ее любите более всего?

Александр Городницкий: Какую ипостась?

Литературное радио: Она для Вас одна?

Александр Городницкий: Конечно, да! Во всяком случае, я не отождествляю Родину с правительством и властью. Это разные вещи. У нас почему-то сейчас внушают, что любить Родину — значит, любить правительство. Наш дорогой Никита Сергеевич Михалков и многие другие. Понимаете, это разные вещи. Правительства приходят и уходят, Родина остается. Да, я люблю ее. Для меня Родина, помимо всего прочего, — это еще и язык, на котором я говорю и пишу. Другого у меня нет и не будет. Понимаете? Я к нему привязан, куда же я от него денусь? Для меня Родина — это дымный, экологически нечистый мой родной Ленинград, в котором я пережил блокаду, который я люблю больше всего на свете. И если я месяц туда не приезжаю, я просто начинаю скучать… Это генетическое чувство. Это никак не связано, где выгодно, где легче жить, где денег больше платят, где медицина лучше. Это разные вещи.

Литературное радио: У Вас в советские годы было довольно много если не конфликтов, то взаимного непонимания с властью. Помните, что в этом году летом в ток-шоу «Картина маслом» Вы отвечали на вопрос Дмитрия Быкова: считать ли Владимира Высоцкого советским поэтом? Или антисоветским? Как бы Вы ответили на этот вопрос, если бы его задали Вам?

Александр Городницкий: Поэты не бывают советскими и антисоветскими. Поэты бывают свободными и несвободными. Высоцкий был свободным поэтом. Авторская песня не воевала с властью. Это власть воевала с авторской песней. Более советского человека, автора песен «Штрафные батальоны» — да? — или других таких же песен, чем Высоцкий, я не знаю. Если брать принципы советского общества, а не ложь и ханжество и то, что происходило на самом деле в период застоя. Поэтому «советский — антисоветский» — это неправильная постановка вопроса. Режим или антирежим? Конечно, Высоцкий — человек свободный. И тогда он был свободным. И он под советский принцип социалистического реализма, который формулировался так, что восхваление начальства методами, доступными его пониманию, никак не подходит. Дима-то Быков поставил специально провокационный вопрос, он человек умный, понимает сам все, что почем. Так что Высоцкий, конечно, не был советским поэтом.

Литературное радио: А вот Вы?

Александр Городницкий: А что касается меня, я вряд ли был советским поэтом, зато я был советским научным работником. Потому что всю свою сознательную жизнь я работал на оборону страны. И, наверное, то обстоятельство, что я работал на эту оборону, никогда не мучило мою совесть. Хотя я понимал, что я способствую созданию орудий убийства для тех людей, которым их нельзя доверять. И вот тут есть очень интересное противоречие: Городницкий-поэт, который писал стихи и песни, которые 15 лет не печатали, после доноса на меня и на Бродского в 1968 году в Ленинградском Союзе Писателей. Мне запрещали петь, вымарывали мою фамилию из театральных афиш в Ленинграде в связи с песней «Дорога», написанной для спектакля по роману Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». И вообще я там был в «черных списках». А в то же время был другой Городницкий, научный работник. Тогда не было компьютеров, в КГБ, видимо, разные отделы между собой не соприкасались. Там я был, хотя и беспартийный еврей, но человек, работавший на нашу оборону. За рубежом вел себя прилично, с бабами не якшался, не пытался сбежать, контрабанду не возил, а главное — работал на актуальнейшем направлении на «оборонку». Это фактически были два разных человека. И для меня они были два разных человека, потому что я честно работал на оборону нашей Родины, считая, что я делаю правильное, святое дело. Как в «9 днях одного года», помните? А что касается стихов, понимаете, — были люди, которые действительно были диссидентами. Например, Галич или мой друг Юлий Ким, который писал в молодости антисоветские песни: «А как у нас по линии марксизма? — Ленин гений, Сталин покамест нет!» и так далее. Я никогда этого не делал. Я человек очень конформный по своей натуре. Я никогда не воевал с властью. Поэтому, когда теперь все начинают бить себя в грудь и говорить, что они были герои и боролись с Советской властью — в том числе и барды, я всегда говорю: нет, я не был диссидентом. Я был нормальным советским гражданином. Но то, что я писал, я писал без цензуры. И крамолу не я обнаруживал в своих песнях — а уже власти предержащие. Например, в 1981 году я написал песню «О губернаторской власти» для спектакля Ленинградского молодежного театра, посвященного памяти народовольца Дмитрия Лизогуба. Тогда в Ленинграде был первым секретарем обкома Григорий Васильевич Романов — не к ночи будь помянут. Слава Богу, что он вместо Горбачева, а была такая возможность, не стал нашим главным. Он вообще был милый человек, — организовал избиение академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, брал для своих детей севрский фарфор из Эрмитажа, травил театр Товстоногова, лично травил Юрского, Копеляна. И на бюро обкома партии сказал: «Да, я даю прямое указание евреев в вузы не брать, они потенциальные граждане враждебного государства». И ничего, и все ему сходило с рук. В результате пьесу сняли, театр разогнали, Владимир Малыщицкий, замечательный режиссер, на долгие годы остался без работы. Кстати сказать, сейчас возникла идея в Ленинграде повесить мемориальную доску на дом, где жил Григорий Васильевич Романов. Я выступал против и даже написал письмо в «Новую газету», предлагая эти самые аргументы. Вот такая история.

Литературное радио: Мы переходим к четвертому блоку вопросов — о религии и вере, поскольку мы уже затронули темы нравственного противоречия. Эпиграф такой: «Сияет снова храм Христа, стоят правители со свечкой… Пойдут ли нам сегодня впрок уроки Нового Завета?».
Меня очень давно мучает вопрос, как воспринимают религию и понятие Бога люди, получившие техническое и естественное научное образование. Есть в научной структуре место Богу, и в виде чего Он предстает?

Александр Городницкий: Все не так просто. Когда я учился в 10-м классе или на 3-м курсе института, я знал наизусть пять признаков империализма по Ленину и главное — содержание «Краткого курса истории ВКП (б)» товарища Сталина. Я любил читать товарища Сталина, потому что Ленин писал долго и путано, а Сталин «Вопросы ленинизма» и все остальное писал жестко и понятно: «Следовательно, следовательно, следовательно». Так вот, следовательно. Я тогда все понимал. Я прекрасно понимал, что невозможна революция без рабочего класса, я понимал идиотизм любой религии и твердо стоял на принципах диалектического и исторического материализма, которые до сих пор хорошо знаю. На старости лет, хочу сказать, это немножко не так. Я гораздо менее стал понимать во многих вещах, в том числе, разумеется, в естественных науках. Что касается естественных наук, которыми я занимаюсь десятилетиями, как автор и соавтор многих книг — по истории Земли, по дрейфу континентов — то мне теперь не все так понятно. В том числе, с позиций нашей агностической науки сегодня очень многие вещи объяснить невозможно. Я, например, сейчас вернулся к теории катастроф в связи с изучением инверсий геомагнитного поля. И стал понимать, что теория Дарвина не всемогуща, потому что есть вещи, которые теория Дарвина о эволюции видов не объясняет. Например: возникновение жизни на Земле. Когда мы были молодые, мы зубрили фразу из Энгельса, которого я любил больше других, он как-то больше литературно был одарен, чем все эти другие ребята: «Что такое жизнь?». Я уверенно тарабанил: «Форма существования белковых тел, существенным элементом которой является обмен веществ». И все вроде. А что это такое? Это пустые слова! И что? Тайна возникновения жизни на Земле, — непонятна. Возникновение разума человеческого — непонятно! Таким образом, получается, что мы не всемогущи. Что наука очень многие вещи не может объяснить! Мы расшифровали геном человека. Мы пытаемся сейчас с коллайдером что-то сейчас сделать такое, — слава Богу, в нем что-то поломалось!.. Не пошло! Но есть вещи, которые до сих пор науке неизвестны. И это надо сознавать. И все объяснять с нынешних позиций мы не можем. Не можем! И обращаемся к идее Бога. Но я никак не связан с религией, потому что церковные перегородки до неба не доходят. Если Это существует, то Оно единое. Поэтому все эти наместники Бога на земле, замполиты всевозможные, типа ксендзов, священников, раввинов, муллы и так далее, это все ненужная бюрократия. Отношения человека с высшей системой должны быть личными, интимными. Тут общего нет. Поэтому я не берусь ответить на этот вопрос, но понимаю, особенно в последнее время, что все не так просто и, возможно, Что-то существует.


Литературное радио: Значит, Ваш нравственный кодекс не связан ни с какой из мировых религий?

Александр Городницкий: Связан. Конечно, связан! На самом деле, они почти все одинаковые! Когда человека спрашивают, веришь ли ты в Бога, речь идет не о том, верит ли он, существует ли реально Бог — а о том, соблюдает ли он заповеди. Скажем, есть заповеди Ветхого Завета, есть заповеди Нового Завета — «Не убий», «Не укради» — конечно, я их соблюдаю. А иначе человек не может быть и жить. Иначе он не человек.

Литературное радио: Так все-таки «скрижали»?

Александр Городницкий: Конечно. Скрижали, или что хотите, хоть «Моральный кодекс строителя коммунизма», который оттуда списан (смеется). Соблюдаю!

Литературное радио: А пойдут ли нам сегодня впрок уроки Нового Завета? Как Вы сами чувствуете?

Александр Городницкий: Думаю, что рано или поздно пойдут.

Литературное радио: Скорее поздно, чем рано?

Александр Городницкий: Ну, как всегда.

Литературное радио: «Каждый пришел безвестным в мир, освещенный солнцем, каждый его безвестным вынужден покидать…» — правильно ли я Вас поняла, что на весах вечности земная слава ничем не отличается от безвестности? Каково тогда мерило ценности?

Александр Городницкий: Согласен. Я же говорю, что у меня есть стихотворение, где я мечтаю о том, чтобы хотя бы одна моя песня осталась безымянной в народе, чтобы меня не помнили. Так и должно быть.

Литературное радио: То есть мерило ценности — это когда автор теряется, а творчество остается?

Александр Городницкий: Я согласен, да. Есть, вернее, был гениальный поэт русский, который написал перед смертью дрожащей рукой на грифельной доске стихи, которые вместе с этой грифельной доской хранятся сейчас бережно в публичной библиотеке в Санкт-Петербурге:
«Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы».
Гаврила Романович Державин. Ничего к этому добавить не могу.

Литературное радио: И мы плавно пришли к предпоследнему блоку — а последний блок состоит из всего одного вопроса — о тайнах мастерства. «В мире, звучащем невнятно и глухо, это почувствовать могут с рожденья лишь обладатели чуткого слуха, лишь обладатели острого зренья». Скажите, возможно ли проверить алгеброй гармонию, красоту окружающего мира?

Александр Городницкий: Для исследователей поэзии — возможно. Сейчас, например, одна симпатичная очень дама, Елена Купчик, защитила докторскую диссертацию на тему «Творческий мир Александра Городницкого», где на компьютере посчитала тропы и прочее такое. Я прочитал эту книжку — я в ней понять ничего не могу. Она доктор, а не кандидат наук! Проверить потом, наверное, гармонию какой-то алгеброй можно. Можно творчество заложить в компьютер. Но когда человек пытается что-то писать, это совершенно ни при чем.

Литературное радио: Что для Вас главное в поэтическом творчестве, с чего начинается поэзия, чем для Вас лично она должна отличаться от всех ее подобий, симулякров?

Александр Городницкий: Не знаю. Какой-то посыл такой… непонятный. Для меня сесть, начать что-то писать — невозможно. Я не могу физически! Когда этого нет, бесполезно сочинять. Если ты не любишь женщину, ты в постели не притворишься. И у меня есть точное убеждение: когда человек специально садится что-то писать, у него может не получиться. А когда, в очень редкие моменты, получаются какие-то слова, только успевай записывать, создается точное физическое эстетическое ощущение, что тебе диктуют.

Литературное радио: Не Вы первый об этом говорите.

Александр Городницкий: Потом это уходит. Я не о себе говорю, а о поэтах. Иногда — и мы возвращаемся к теме Бога — дело в том, что поэт не должен гордиться своими удачами. Дело в том, что Бог мог избрать и другой объект, другой «провод». Грибоедов написал гениальное «Горе от ума», потом всю жизнь пытался что-то писать — сплошная графомания!.. То же самое — Руже де Лиль, всю жизнь, после «Марсельезы», писал что-то  — ни фига!.. Не вышло ничего! Это редкие звездные минуты.

Литературное радио: А я вот слышала такое мнение о Ваших стихах, что они слишком правильны, так как излагают абсолютно неоспоримые истины — и это справедливо, но наивно. А Ваши гражданские стихи иным читателям напоминают «плакаты» (например, глубоко мною ценимое «Родство по слову»). Согласились бы Вы с такой точкой зрения?

Александр Городницкий: Это зависит от точки зрения того человека, который читает. Хотя, что касается стихотворения «Родство по слову» — то я не уверен, потому что оно вызывает такие яростные возражения, такую яростную полемику. Например, в прошлом году в Сан-Франциско группа тамошних евреев пришла бить мне морду за эти стихи, утверждая, что я отрекаюсь от своей крови, и вообще агент КГБ.

Литературное радио: А что там такого?!

Александр Городницкий: Что главное — родство не по крови, а по слову. Вот видите, Вам даже непонятно. А им было понятно. Наши нацисты тоже заявили, что только у презренного жида Городницкого может возникнуть такое противоречие — мы-то русские по крови, а он вечно с чем-то борется… Я получаю за эти стихи немало оплеух с двух разных сторон, поэтому вряд ли они уж такие простые.

Литературное радио: Мне этого не понять.

Александр Городницкий: Или такая очевидная вещь, как «Севастополь останется русским». Очевидная, казалось бы, фраза. Но посмотрите, сколько ругани в Интернете. Закрыли фестиваль в Балаклаве после этой песни! Я не уверен, что это такие уж тривиальные вещи. Или лозунг «Россия для русских». Есть у меня стихотворение против наших нацистов. Называется «Россия для русских». Может, Вы его читали.

Литературное радио: Читала.
(«Процесс невеселый начат.
Дрожи, просвещенный мир…
Россия для русских, — значит:
Башкирия — для башкир».)

Александр Городницкий: Понимаете, совсем не очевидно. У моего любимого поэта Самойлова, с которым я был дружен: «Люблю обычные слова, как неразгаданные страны. Они понятны лишь сперва, потом значенья их туманны. Их протирают, как стекло — и в этом наше ремесло». Я не о себе говорю, а о настоящих поэтах.

Литературное радио: Допускаете ли Вы для себя в поэзии какие-то эксперименты — со словом, звуком, стилем? Может быть, с какой-то придуманной, художественной реальностью?

Александр Городницкий: Вот со словом «стиль» у меня беда, потому что меня давит этот пяти- и четырехстопный ямб, которому нас учили в 50-е годы. Цветаевская поэтика, поэтика многих других была для нас тогда недоступна. Тем не менее, эксперименты мне интересны. Например, у меня есть песня «Меньшиков», которую я почти никогда не пою… так вот она экспериментальная.

Литературное радио: Почему, я ее слышала. «Государю нашему денщик, государю Петеру — камрад, с голубою лентою камзол…». Прекрасная песня!

Александр Городницкий: Попытки работать со словом у меня есть, хотя их не очень много. В принципе, я предпочитаю силлабо-тонический стиль русской поэзии, также как и человек, которого я считаю своим учителем, — Давид Самойлов.

Литературное радио: На концерте в «Гнезде глухаря» в октябре 2010 года Вы сказали, что читаете сейчас в основном мемуары — почему так?

Александр Городницкий: Ну да. А потому, что это интересно. Это документ, это свидетельство прошлого… не знаю, возрастное, наверное…

Литературное радио: А художественная литература Вас не привлекает?

Александр Городницкий: Привлекает. Но очень мало. И мне практически очень, очень мало удается читать художественной литературы, и это очень грустно, потому что я становлюсь серым, как пожарные штаны.

Литературное радио: А кого бы Вы читали, будь у Вас побольше времени, каких современных поэтов, писателей?

Александр Городницкий: Вряд ли могу что-то о них сказать, потому что я плохо знаю молодых поэтов. А что касается писателей, то еще несколько лет назад, когда Ходорковский был еще на свободе, и проводился конкурс Буккера «Открытая Россия», я, будучи членом жюри Большого Буккера, вынужден был прочитать за полгода 200 романов на русском языке. Это надолго отбило у меня охоту к чтению! (смеется)

Литературное радио: Александр Моисеевич, последний вопрос остался. Он всего один, но один стоит целого блока вопросов. О жизненной стойкости. Скажите, пожалуйста, как устроены Ваши батарейки, благодаря которым Вы ведете такую активную жизнь?

Александр Городницкий: По-моему, они начинают подсаживаться (смеется). Я хочу сказать следующее, если говорить серьезно: я физик, геофизик, я знаю одно — если система движется, она более жизнеспособна и устойчива. Если судно ложится в дрейф, его может перевернуть волной. Надо встать носом на волну и держаться так до последнего. Пока ты движешься, все в порядке. Я пытаюсь это делать. Я только что прилетел из Норильска, до этого я был в Германии, собираюсь ехать в Питер. Понимаете, пока я двигаюсь, ощущение, что еще не все потеряно. Второе — это главное: что Бог дает что-то еще писать. Я за последний месяц написал неприлично много стихов, больше двадцати стихотворений. Значит, есть смысл — скрипеть дальше.

Литературное радио: Спасибо, Александр Моисеевич. Всего доброго!

Александр Городницкий: Спасибо.

Интервью брала Елена Сафронова