Авторская программа Светланы Буниной «Частная коллекция». Национальные поэты и русские няни… Письма Вениамина Блаженного (анонс публикации) — Топоров VS Топоров — русская няня в конфликте мифологий.

Авторская программа Светланы Буниной «Частная коллекция». Национальные поэты и русские няни… Письма Вениамина Блаженного (анонс публикации) — Топоров VS Топоров — русская няня в конфликте мифологий. (скачать аудио).


Программа: Частная коллекция


Я не вижу ничего плохого в том, что интимный образ няни становится в поэзии двадцатого века образом смеховым, чудаческим, — ведь и Пушкин становится героем анекдотов, что ничуть не умаляет его значения. Так пусть же в этот жанр входит с ним и его няня, его старенькая, немного смешная муза…

Продолжая тему нянь: существуют стихи и рассказы Даниила Хармса, вот, пожалуй, первое, что нужно в этом контексте вспомнить. Прочитаю стихотворение Даниила Хармса «Пожар»:

Комната. Комната горит.
Дитя торчит из колыбели.
Съедает кашу. Наверху,
под самым потолком,
заснула нянька кувырком.
Горит стена. Посуда ходит.
Бежит отец. Отец: «Пожар!
Вон мой мальчик, мальчик Петя,
как воздушный бьется шар.
Где б найти мне обезьяну
вместо сына?» Вместо стен
печи вострые на небо
дым пускают сквозь трубу.
Нянька сонная стрекочет.
Нянька: «Где я? Что со мной?
Мир становится короче,
Петя призраком летит.»
Вот мелькнут его сапожки,
Тень промчится, и усы
вьются с присвистом на крышу.
Дом качает как весы.
Нянька бегает в испуге,
ищет Петю и гамак.
«Где ж ты, Петя, мальчик милый,
что ж ты кашу не доел?»
«Няня, я сгораю, няня!»
Няня смотрит в колыбель —
нет его. Глядит в замочек —
видит комната пуста.
Дым клубами ходит в окна,
стены тощие, как пух,
над карнизом пламя вьется,
тут же гром и дождик льется,
и в груди сжимает дух.
Люди в касках золотых
топорами воздух бьют,
и брандмейстер на машине
воду плескает в кувшине.
Нянька к ним: «Вы не видали
Петю, мальчика? Не доле
как вчера его кормила.»
Брандмайор: «Как это мило!»
Нянька: «Боже мой! Но где ж порядок?
Где хваленая дисциплина?»
Брандмайор: «Твой Петя рядом,
он лежит у цеппелина.
Он сгорел и папа стонет:
жалко сына.»
Нянька: «Ох!
Он сгорел,» — и тихо стонет,
тихо падает на мох.


С няней связаны не только такие страшные, в кавычках, истории, страшные стихи, но и откровенно фантастические сюжеты. В частности, у Владимира Маяковского есть стихотворение «Утро», уже советское, позднего Маяковского, которое заканчивается следующим образом:

Вбегает сын,
здоровяк —
карапуз:
— До свидания,
улетаю в вуз.
— А где Ваня?
— Он в саду
порхает с няней.


Вот вам няня, с которой можно где-то порхать. Есть еще замечательная интерпретация этого образа Эдуардом Успенским. Пожалуй, она вытекает из предшествующих мотивных ходов, — в частности, у Успенского есть стихотворение «Рассеянная няня», которое мы сейчас с вами вспомним.

По бульвару няня шла,
Няня мальчика везла.
Мальчик в саночках сидел,
Мальчик с саночек слетел.
Видит няня — легче стало,
И быстрее зашагала.

Побывала на базаре,
Посмотрела на товар.
Потолкалась на пожаре —
Ведь не каждый день пожар.

Соли в лавочке купила
И хозяйственного мыла.
Там же встретила куму,
Разузнала что к чему…


Это тот образ советского быта, уже немного зощенковский, который, наверное, стал другой стороной трагической судьбы таких героинь… Ведь кто такие советские няни? Часто это женщины, которые лишились своих близких во время чисток, во время коллективизации — и оказались в Москве, в других городах, где нянчили чужих детей, стояли в очередях, были немного смешными, были странными, не вписывались в эту жизнь (поэтому и казалось, что они «улетают», что они «стрекочут»). И заканчивается стихотворение Успенского тем, что мальчик

Дома могут рассердиться.
Скажут: — Как же ты гулял,
Если няню потерял?


Перейдем от смешного к серьезному, вернемся к теме национальных поэтов и их национальных нянь. Совсем недавно я читала рассказ Салмана Рушди, рассказ этот называется «Ухажерчик», — и мне показалось, что это вообще один из лучших в мировой литературе рассказов о нянях. Дело в том, что здесь прослеживается именно та тенденция, о которой уже говорилось: тенденция прочитывать через судьбу одного человека, очень простого, судьбу многих людей, судьбу людей, принадлежащих к элите общества. И вот Салман Рушди, его герой, видит в судьбе старенькой няни какую-то неожиданную проекцию своей будущей судьбы. Причем интересно, что няня в этом рассказе «Ухажерчик» является антагонистом отца, но в то же время обе эти линии — и линия отца, и линия няни — отзываются в дальнейшей судьбе героя, как будто разрывая его сознание, провоцируя к бесконечному поиску, который не может принести счастья, может принести разве что понимание. Няня из рассказа «Ухажерчик» носит имя Мэри, она, по сути, член семьи, которая приезжает из Индии и начинает свою жизнь в Лондоне. Герой рассказа — автобиографический герой — в то время еще мальчик. И вот он становится свидетелем того, как няня, немолодая шетидесятилетняя женщина, переживает свою позднюю любовь к человеку, который служит в привратником в том же доме… И который когда-то был гроссмейстером… Любовь этих пожилых людей — всего-навсего шахматная партия, всего-навсего какой-то диалог в символическом мире шахматной доски, где один старый человек с не сложившейся жизнью пытается что-то рассказать другому посредством шахматных фигур…

Повзрослевший герой внезапно получает от няни, которая уже вернулась в Индию и живет там (ей уже 91 год), письмо. Письмо становится поводырем для его памяти — оказывается, сказать что-то об этом человеке нужно не для няни, а для самого героя… Почему няня уехала, почему не сложилась ее поздняя любовь? В какой-то момент Мэри Конечно (уж очень она любила это слово «конечно»), уезжает назад в Индию, уезжает, снедаемая тоской, — и эта тоска, как всегда бывает в мире Рушди, амбивалентна. Это не только тоска по Родине, тоска по Индии, которой, конечно, в Англии нет, но это и тоска о разрушении мира отдельного человека. Был мир — и его не из чего невозможно сложить. Так, ухажерчик, тот самый привратник, которого дети шутя называют «миксером» — человек со сломанной судьбой. И чем дальше, тем больше становится понятно, что его жизнь обнаружила свою абсурдность, что восстановлено ничего быть не может. Именно от общего закона всех человеческих жизней — пресекаться, утекать в песок, — и уезжает в свою Индию няня Мэри Конечно. «Болезнь у Мэри была загадочная; — пишет Рушди — она то начиналась, то проходила без всякой видимой причины. Врачи полгода обследовали Мэри, и каждый раз, в конце концов, пожимали плечами: никто не понимал, в чем дело. „Объективно“, если, конечно, оставить в стороне тот факт, что время от времени сердце у нее принималось биться, как лошади в „Неудачниках“, где Мэрилин Монро не может смотреть, как их пытаются заарканить, Мэри была абсолютно здорова. Весной Месир начал работать»… Это тот самый ухажерчик, его фамилия Месир … «начал работать, но словно потерял интерес к жизни. Глаза его потускнели, он замкнулся и почти перестал улыбаться. Мэри тоже погасла. Они так же вместе пили чай, грели перед камином хлеб, смотрели „Кремней“, но все равно что-то изменилось. В начале лета Мэри объявила о своем решении:

— Я знаю, чем я больна, — сказала она моим родителям, — Мне нужно вернуться домой.
— Но айя, — возразила мать, — тоска по дому не болезнь.
— Бог знает, чего ради мы сюда приехали, — сказала Мэри, — я больше не могу. — Нет, конечно, ни в коем случае.

Решение ее было бесповоротно, Англия разбила ей сердце, разбила тем, что была не Индия, Лондон убивал ее тем, что он не Бомбей. А Миксер? — подумал я про себя. Наверное, убивал ее тем, что он больше не Миксер… — Мне нужно домой, — сказала Мэри — Конечно, да, конечно. Бас. Хватит».


И вот то, как, много лет спустя, осмысляет эту ситуацию уже повзрослевший герой: «Мэри оказалась права, в Бомбее аритмия прошла и, судя по письму ее племянницы, на сердце Мэри не жалуется и сейчас, в 91 год. Вскоре после ее отъезда отец объявил о своем намерении переменить место жительства и перебраться в Пакистан. Как всегда это был приказ без обсуждений и без объяснений. В конце лета отец сказал об этом домовладельцу, семья уехала в Карачи, а я вернулся в школу. Через год я получил британское подданство. Этот паспорт сделал меня свободным во многих смыслах, теперь я мог ехать, куда захочу, и выбирать то, что хочу, не спрашивая отцовского разрешения. Но арканы на шее остались, остались они и по сей день, и тянут меня в разные стороны, на Запад и на Восток, вытягивая петлю все туже и требуя: выбирай, выбирай. Я лягаюсь, встаю на дыбы, храплю, заливаюсь ржанием. Я не желаю выбирать себе новые путы. Прочь ремни и арканы, прочь, не могу! Слышите? Я отказываюсь от выбора». Не тот ли это выбор, который всегда стоит перед настоящим поэтом? И кто сказал, что выбор эмиграции хоть на минуту избавляет поэта от чувства родины, хоть на минуту заставляет его забыть о том, что осталось, — или хоть на минуту делает его жизнь легче? И вновь вспомним слова Набокова: «Разве может поэт быть национальным?»

С вами была программа «Частная коллекция». Всего доброго, жду вас через месяц.



Страницы: 1 2 3 4