Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 4: избранное за январь 2010.

Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 4: избранное за январь 2010. (скачать аудио).


Программа: Алогритмы


Вы слушаете программу «Алогритмы» на Литературном радио. Совсем другой поэт, которого сейчас особенно часто сравнивают с Бродским. Была совершенно отвратительная история с непрофессиональной и кошмарной критикой критика, имя которого не хочется называть, обвинившего Бориса Херсонского во всех смертных грехах, которые он мог и не мог совершить. Мне кажется важным сказать то, что Борис Херсонский — поэт самобытный, замечательный, один из лучших пишущих ныне на русском языке и те, кто ругают его, ни одной строчкой не могут с ним сравниться. Стихи эти, которые я сейчас прочту, я читал много раз, а недавно услышал их в его исполнении. Это было довольно замечательно. Это было на вечере под названием «Мед поэзии». Проходил он в клубе «Улица ОГИ». Вечер устраивал еврейский центр Эшколь. И с Херсонским там связывались посредством скайповского такого телемоста. Связь была не очень хорошая. Лицо Херсонского проецировалось на белую стену. В его одесском доме было приглушенное освещение, лицо его было темным на затемненной стене, он медленно читал. И сам звук его голоса в связи с помехами (связь, как я говорил, была не очень хорошей) напоминал звук голоса с каких-то пластинок или валиков фонографа, записанных в начале уже прошлого века. Что-то подобное я слышал недавно, когда слушал прижизненные записи Льва Толстого. При том что Толстой, конечно, говорил совсем другие вещи. Но вот это было очень сильное впечатление. Два стихотворения, которые он читал, я сейчас прочитаю.


О слезах, радости и размышлении

Что Лия брала слезами, Рахиль шутя
добывала радостью — ответил Бeшту Нахум.
Бeшт сказал: «Поедешь со мной. Прыгай в повозку, дитя!
и говори дорогой, все, что приходит на ум«".

На ум Нахуму пришло молчание. Он глядел
по сторонам, на спелые золотые поля,
видя каждый стебель и колос отдельно. Пел
в поднебесье жаворонок. Высокие тополя

стояли рядами, шумя серебристой листвой.
Столбиком, лапки поджав, суслик стоял у норы.
Нахум подумал: «Имеющий Имя! Твой
мир распадается на бесчисленные миры!

Мне не собрать воедино смиренье вола,
скрип колеса, настороженность маленького зверька,
воля Твоя народ в изгнание увела.
Мы развеяны по ветру. Участь наша горька.

Вол, мотающий головой, не знает, куда его
направляет погонщик. Ветер, несущий пыль,
не знает пути. Размышлением не добудешь того,
что Лия взяла слезами, что весельем взяла Рахиль«.


Испытание памяти

К Елизару пришел старик и сказал: я все забываю —
куда положил очки, какое число сегодня.
Елизар спросил: ты помнишь, чья воля благая
вершится в мире?
— Помню. Это воля Господня.

Но я не помню ни суммы денег, ни срока
возврата долга, смеется надо мною моя старуха.
— Но помнишь ли ты, что над тобою зоркое око?
Помню — ответил старик, — зоркое око, чуткое ухо.

А помнишь ли ты, старик, что в книге на небе
все поступки твои записаны, словно буквы в тетрадке?
Это я помню — ответил старик, и сказал ему ребе:
«С миром иди. Память твоя в порядке».


Стихотворение, которое я прочитал, даже не его, а отрывок из него, в недавно вышедшей книге Данилы Давыдова «Контексты и мифы», где он его цитирует. Меня даже этот отрывок уже так поразил, что я нашел это стихотворение целиком и не могу сказать, чтоб я полюбил. Но оно в меня вошло и, конечно, уже никогда не выйдет.

Виктор Полещук
Крик черепахи

Вспоминаю бабку Марию:
родом она была с Дона,
во время войны
взяла на воспитание
мальчишку-сироту (государство
ей выделило положенную сумму),
и изготовляла черепаховые пепельницы.

Для начала она опускала
черепаху в кипяток, ибо только так
мог отделиться
панцирь от тела,
и уже после этого
приступала к отделке.

Вот тогда-то я и услышал
как кричит черепаха:
то ли захлебывающееся верещание,
то ли писк, то ли тусклый шепот,
но и он постепенно смешивается
с бурчанием кипятка.

Вспоминаю бабку Марию:
как она сидела в нашем дворе
и все жаловалась на годы:
спрятала в духовку четвертную бумажку,
да и забыла, старая,
затопила печь.

Тело ее -
гранитная глыба мяса —
было недвижно,
глаза закрыты,
и если бы не холодное шевеление губ,
исторгавшее свой смутный заговор,
то запросто можно было подумать,
что она, сидя на табуретке,
спит.


Вот стихотворение Андрея Николева — замечательного переводчика античности известного также под именем Андрей Егунов. Не так давно о нем написал очень старательную и хорошую книгу с большой любовью итальянский исследователь Массимо Маурицио.

«Эридисе, Эридисе!»
я фальшивлю, не сердися:
слух остался в преисподней,
мне не по себе сегодня —
всюду в каше люди, груди,
залпы тысячи орудий.
Неужель это не будет,
чтобы мир, не вовсе дикий,
вспоминал об Евридике?


Стихотворение 30-ых годов.

Вот стихотворение недавно прочитанное мною в журнале «Футурум АРТ». Это стихотворение вошло в раздел «Заумь». Мне кажется, что это не совсем заумные стихи, но они очень обаятельные. Автор их Анна Харитонова.

Плянь, плянь тихо
Вой, вой в лопатки.
Шлепни пяткой по траве
Отогрей деревьями муражки.
Они ведь черные —
Тепло-красное счернило воздухи
Вот и не бойся .


Надо сказать, что это стихотворение мне очень напомнило детство, и как-то рассуждая о детстве, вспоминая его, я пришел к стихам, которые очень любил. Я очень любил стихи Маршака. Несмотря на то, что Маршак тоже много писал таких советских идеологизированных стихов — это было в нем не определяющее. Он был большой мастер. Ну, что я это говорю. В нем тоже есть легкость, которая всегда находит путь к ребенку и запросто заявляет свое с ребенком родство. И не так давно я читал в «Алогритмах» Горация, который говорил о том, что поэт должен одновременно развлекать и поучать. Мне кажется, что в детских стихах это правило оправданно и работает до сих пор. И стихи Маршака мне, когда я был ребенком, очень помогли. Это будет стихотворение под названием «Знаки препинания».

Задает он всем вопросы:
У последней
Точки
На последней
Строчке
Собралась компания
Знаков препинания.

Прибежал
Чудак —
Восклицательный знак.
Никогда он не молчит,
Оглушительно кричит:

— Ура!
Долой!
Караул!
Разбой!

Притащился кривоносый
Вопросительный знак.
Задает он всем вопросы:

— Кто?
Кого?
Откуда?
Как?

Явились запятые,
Девицы завитые.
Живут они в диктовке
На каждой остановке.

Прискакало двоеточие,
Прикатило многоточие
И прочие,
И прочие,
И прочие…

Заявили запятые:
— Мы особы занятые.
Не обходится без нас
Ни диктовка, ни рассказ.

— Если нет над вами точки,
Запятая — знак пустой! —
Отозвалась с той же строчки
Тетя точка с запятой;

Двоеточие, мигая,
Закричало: — Нет, постой!
Я важней, чем запятая
Или точка с запятой,

Потому что я в два раза
Больше точки одноглазой.
В оба глаза я гляжу,
За порядком я слежу.

— Нет… — сказало многоточие,
Еле глазками ворочая, —
Если вам угодно знать,
Я важней, чем прочие.
Там, где нечего сказать,
Ставят многоточие…

Вопросительный знак
Удивился: — То есть как? —
Восклицательный знак
Возмутился: — То есть как!

— Так, — сказала точка,
Точка-одиночка. —
Мной кончается рассказ.
Значит, я важнее вас.


Вообще споры о том кто важнее, это почему-то одна из самых частых составляющих сюжетных детской поэзии. Мне кажется, что в ознаменование прекращения этих споров можно начинать писать детские стихи без знаков препинания. С вами был Лев Оборин, это была программа «Алогритмы». Спасибо, до свидания.


Страницы: 1 2