Программа Анны Гранатовой «Шкатулка с визитками». Выпуск 1. Илья Ильф. Миф об интеллигентах.

Программа Анны Гранатовой «Шкатулка с визитками». Выпуск 1. Илья Ильф. Миф об интеллигентах. (скачать аудио).

Принимает участие: Анна Гранатова

Программа: Шкатулка с визитками

Некоторые литературоведы убеждены, что Илья Ильф ненавидел русскую интеллигенцию, создав комичный образ «страдающего интеллигента Васисуалия Лоханкина». Однако, мало кто знает, что квартирант «Вороньей Слободки» Васисуалий Лоханкин появляется в творчестве Ильи Ильфа задолго до своей «материализации» в «Золотом теленке», причем, не в образе жертвы коварной Варвары, а напротив, в образе Спасителя человечества, ну, как минимум, Спасителя городка с бронзово-звенящим названием. И уж совсем почему-то не учитывается, что свой творческий псевдоним Иехиль Лейб Арьевич Файнзильберг — сатирик Илья Ильф придумал из начальных букв своего длинного имени, для публикаций в Одесских газетах, когда никакого Евгения Петрова-Катаева в его жизни еще не было. Примечательно, что в свой юношеский Одесский период жизни Илья Ильф увлекался рассказами Антона Чехова, и перенял от своего духовного наставника «микроскопический взгляд на пошлость» (по выражению К. Паустовского). По иронии судьбы у И. Ильфа, как и у А. Чехова оказались схожие проблемы со здоровьем, и отнюдь не суровые предвоенные «годы репрессий», а зловредный микроб «вынес приговор» жизни выдающегося фельетониста и писателя, — короткой, яркой и поучительной.

Здравствуйте, в эфире литературовед, писатель и популяризатор науки Анна Гранатова, держащая в руках шкатулку с визитками. Наша шкатулка собрала в себе тайны писательского мастерства, и парадоксальные факты, для расшифровки, которых мы предложим свой анализ и свою версию. Драматичные эпизоды судьбы и творчества наших почти современников расширяют и горизонты нашей собственной жизни.

Сегодня я достаю из нашей шкатулки визитку, на которой написано: Илья Ильф или Иехиел-Лейб Файнзильберг. Мало кто знает, но Илья Ильф придумал себе псевдоним задолго до того, как он познакомился со своим будущим соавтором Евгением Петровым, и задолго до того, как они вместе начали работать над «Двенадцатью стульями» и «Золотым теленком».

Родился Илья Ильф в Одессе 15 октября 1897 года. Так же, как и его соавтор Евгений Петров, тоже одессит, но познакомились они только в Москве в редакции «Гудка», куда Илья Ильф пришел в 1924 году, а спустя 2 года, в 1926 году, уже в том же «Гудке» появился и брат Валентина Катаева Евгений Катаев, он же Петров.

Сегодня мы поговорим о загадках творчества Ильи Ильфа, о его произведениях, и о том, какими мифами они окружены, и как относиться к этому с позиции современного литературоведения. Например, есть такая устойчивая точка зрения, что Илья Ильф ненавидел русскую интеллигенцию, вообще был человеком, который презирал интеллигентов. И это мотивировано тем, что им создан образ Васисуалия Лоханкина. Это очень интересный образ, особенно если мы будем смотреть творчество Ильфа и Петрова в соавторстве. Тогда мы увидим, что Васисуалий Лоханкин появляется задолго до того, как мы обнаружим его в «Золотом теленке». Первый раз персонаж появляется в небольшом эссе Ильфа «Колоколамск», но этот образ — отнюдь не интеллигент, а гробовщик, плотник, который строит ковчег и предлагает на этом ковчеге спасаться. Это тем более интересно, потому что Васисуалий Лоханкин в «Золотом теленке» представлен как жертва, как несчастный интеллигент, страдалец, от которого уходит жена Варвара. Лоханкин протестует, объявляет голодовку, ведет себя достаточно комично, и остается в позиции жертвы.

А вот если мы посмотрим предшествующее произведение с Васисуалием Лоханкиным, то там он, напротив, выступает в роли спасителя. Он предлагает жителям Колоколамстка спастись на ковчеге, который собирается построить. Эта смена ролей может вызвать аналогии с «треугольником Карпмана» — психологической и социальной моделью взаимодействия между людьми, используемой в психологии и психотерапии. Модель описывает три привычные психологические роли (или ролевые игры), которые люди часто занимают в ситуациях: Персонаж, который играет роль жертвы (victim), Персонаж, который оказывает давление, принуждает или преследует жертву — преследователь (persecutor), Спаситель (rescuer), который вмешивается, как кажется, из желания помочь ситуации или слабому. При этом Спаситель имеет смешанный или скрытый мотив, который эгоистично выгоден «тому, кто спасает». Спаситель имеет лежащий на поверхности мотив решения проблемы, и, кажется, прилагает большие усилия для её решения. Как отмечает трансакционный аналитик Клод Штайнер «Жертва на самом деле не так беспомощна, как себя чувствует; Спаситель на самом деле не помогает, а Преследователь на самом деле не имеет обоснованных претензий».

Установка, что Ильф ненавидел русскую интеллигенцию и создал образ Васисуалия Лоханкина как страдающего интеллигента пошел во многом от воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам, и которая писала уже, кстати говоря, в шестидесятые годы, что образ Лоханкина будет непонятным читателю. Шестидесятые и двадцатые-тридцатые — это совершенно разное время, разные эпохи, но самое интересное, что здесь возникает вопрос: а собственно говоря, почему Лоханкин вообще должен считаться интеллигентом? Да, он считает себя интеллигентом, но как выясняется в том же разговоре с Остапом Бендером, он окончил всего 5 классов, не дойдя даже до изучения физики. Любимое его чтение — газета «Родина» за 1899 год. И, по сути своей, он ничего не делает, лежит на диване, когда от него уходит Варвара, он решает сдавать в наем ее комнату, для того чтобы хоть как то себя поддержать. Очевидно, что это некий псевдо-интеллигент — человек, который только претендует на то, чтобы быть интеллигентом. И здесь мы вспоминаем, конечно, и «Жизнь Клима Самгина» Горького и вспоминаем оттуда фразу о том, что же такое интеллигент — это не более как высок квалифицированный рабочий, как говорит один из персонажей романа. Мы видим, что это звучит также несколько иронично, как и сам роман Горького «Жизнь Клима Самгина» о русской интеллигенции является во многом пародийном и высвечивает как раз те самые стороны, которые никак не относятся к уровню подлинного интеллигента. Тем не менее, к Васисуалию Лоханкину вот прицепилось такое своеобразное прозвище. Так ли это на самом деле, мы можем понять, обратившись, собственно, к тексту самого Ильфа.

Здесь я еще хотела бы сказать о том, что Ильф очень любил Чехова. И мы увидим в его творчестве некую перекличку с образами псевдо интеллигентов у Чехова. Например, если мы возьмем известное произведение Чехова «Ионыч» о враче Старцеве, который приезжает в провинцию и видит там семью Туркиных, которые изображают из себя интеллигенцию, то мы увидим, что эта попытка представить себя тем, кем персонажи в действительности не являюся. Туркины никуда не стремятся. Они запрещают даже своей дочери Катерине ехать в Москву на обучение в Консерваторию, т. е. они живут в таком маленьком мирке, в своем болоте. Их это все устраивает, они изображают некие концерты, приглашают на них Старцева. Поначалу его это забавляет, то очень скоро ему начинает казаться скучным, банальным, и в конце концов разочаровывает. А самое главное, как мы видим из текста Чехова, люди в этом маленьком провинциальном городке ничем не интересовались, и не хотели трудиться. Каждый их день походил на последующий.

Возвращаясь к образу Васисуалия Лоханкина, мы тоже увидим, что Лоханкин не обладает каким-то удивительным трудолюбием, не обладает какой-то идеей, ради которой он мог бы, что называется, ринуться в бой. Другими словами, он изображает из себя человека, углубленного в размышления. Тем более комично это выглядит, если мы обратимся к образу Васисуалия Лоханкина из «Колоколамска» и Ноеву Ковчегу, который строит этот персонаж.

«Давно уже Колоколамск не видел гробовщика Васисуалия Лоханкина в таком сильном возбуждении. Когда он проходил по Малой Бывшей улице, он даже пошатывался, хотя два последних дня вовсе не пил.
Он заходил во все дома по очереди и сообщал согражданам последнюю новость:
— Конец света. Потоп. Разверзлись хляби небесные. В губернском городе семь дней и семь ночей дождь хлещет. Уже два ответственных работника утонуло.
[…] капитан Похотилло увидел вдали начальника курсов декламации и пения Синдик-Бугаевского, за которым в полном составе двигались ученики курсов.
— Ковчег отправляется! — испуганно закричал капитан. — Граждане! Сойдите со ступенек. Считаться не приходится!
Двери захлопнулись. Дождь грозно стучал о глазетовую крышку. Снаружи доносились глухие вопли обреченных на гибель колоколамцев. Великое плавание началось.
Три дня и три ночи просидели отборные колоколамцы в ковчеге, скудно питались, помалкивали и с тревогой ждали грядущего.
На четвертый день выпустили через люк, в крыше ворону. Она улетела и не вернулась.
— Еще рано, — сказал Лоханкин.
— Воды еще не сошли! — разъяснил капитан.
На пятый день выпустили вторую ворону. Она вернулась через пять минут. К левой ее ножке была привязана записочка: «Вылезайте, дураки». И подпись: «Синдик-Бугаевский».
Отборные колоколамцы кинулись к выходу. В глаза им ударило солнце. Ковчег, весь в пыли, стоял на месте его постройки — посреди Малой Бывшей, рядом с пивной «Друг желудка».» ^[1]

Конечно, образ Васисуалия Лоханкина получился комичным, так что даже современники Ильи Ильфа и Евгения Петрова говорили о том, что их произведение всего лишь является игрой без глубоких смыслов.

«А может, так надо, — подумал он, дергаясь от ударов и разглядывая темные, панцирные ногти на ноге Никиты, — может, именно в этом искупление, очищение, великая жертва». ^[2] Т. е. это игра Васисуалия Лоханкина, когда его решили выпороть за то, что он не гасит свет в коммунальной квартире. Все это, конечно, с одной стороны комично, с другой стороны за этим есть определенный социальный пласт и определенный менталитет персонажа, о которых и говорит Илья Ильф. Снова обращаюсь к одному из любимейших писателей Ильи Ильфа — Чехову, к теме борьбы с пошлостью, мещанством, обывательщиной, чтоб провести определенную аналогию между взглядами Ильфа, такого вроде бы яркого сатирика и достаточно грустного автора Чехова.

Я хотела бы сравнить их последние годы жизни, ведь фактически и Чехов, и Ильф умирали от туберкулеза. В те годы, когда они жили, это была абсолютно неизлечимая болезнь. Антибиотиков в те годы не существовало, в России первый антибиотик появился в 1942 году, во время Отечественной войны. И если мы вспомним последние дни жизни Чехова, а он как врач естественно понимал, что с ним происходит, то умирая, как пишет в своих воспоминаниях Ольга Книппер-Чехова: он приказал принести бокал шампанского и когда это сделали, он сказал: «Шампанское сорта ich sterbe», что в переводе с немецкого означает «я умираю». Эта ситуация похожа на уход из жизни Ильи Ильфа. Первый приступ туберкулеза — яркий, когда он обнаружил кровь, и когда он начал задыхаться и у него очень сильно начала болеть грудь, произошел с ним в Чикаго, когда они вместе с Евгением Петровым путешествовали по Америке. Буквально спустя год после этого очевидного проявления болезни Ильи Ильфа не стало. За несколько дней до своей кончины, ранней весной, сидя в кафе, он сказал: «Хорошо бы сейчас выпить шампанское сорта ich sterbe».

Следующий момент, на который я хочу обратить внимание — это тема, связанная непосредственно с работой Ильфа в газете «Гудок», и тот образ маленького мира, который он создает, в частности, в «Золотом теленке» во фрагменте про Воронью слободку. Это очень интересный образ, и вообще надо сказать, что «Золотой теленок» — это гораздо более глубокое и грустное произведение, нежели «Двенадцать стульев». Здесь мы видим, что и Паниковский умирает, и мы видим этот коммунальный «рай». Здесь, конечно приходит на ум ассоциация между творчеством Булгакова и творчеством Ильи Ильфа. И, в частности, если мы вспомним прилет Воланда в нехорошую квартиру и его встречу со Степаном Богдановичем Лиходеевым, директором варьете, то мы может увидеть аналогию с приездом Остапа Бендера в Воронью слободку.

«Молчание нарушил этот неизвестный, произнеся низким, тяжелым голосом и с иностранным акцентом следующие слова:
— Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!
Произошла пауза, после которой, сделав над собой страшнейшее усилие, Степа выговорил:
— Что вам угодно? — и сам поразился, не узнав своего голоса. Слово «что» он произнес дискантом, «вам» — басом, а «угодно» у него совсем не вышло.
Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, позвонил одиннадцать раз и сказал:
— Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!
Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:
— Извините… — надел их и хрипло спросил: — Скажите, пожалуйста, вашу фамилию?
Говорить ему было трудно. При каждом слове кто-то втыкал ему иголку в мозг, причиняя адскую боль.
— Как? Вы и фамилию мою забыли? — тут неизвестный улыбнулся.
— Простите… — прохрипел Степа, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.
— Дорогой Степан Богданович, — заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, — никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, — лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.
Степа был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил, что раз уж его застали в таком виде, нужно признаваться во всем.
— Откровенно сказать… — начал он, еле ворочая языком, — вчера я немножко…
— Ни слова больше! — ответил визитер и отъехал с креслом в сторону.
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике.» ^[3]

Оказывается, что житель квартиры № 50, Степан Лиходеев подписал контракт с господином Воландом, и господин Воланд уже даже получил 10 тысяч аванса по этому контракту, и должен выступать в варьете. Вот эта очень интересная сцена, и мы видим, что против таких как директора варьете Степа Лиходеев, конферансье Бегнальский, против таких, как критик Латунский и глава союза литераторов Берлиоз, нужен именно Воланд. Очень примечательно, что Михаил Булгаков в качестве эпиграфа для своего романа «Мастер и Маргарита» берет слова из Фауста Гете (по некоторым сведениям, перевод принадлежит самому Булгакову):
«…Так кто ж ты, наконец?
— Я — часть той силы,
Что вечно хочет зла
И вечно совершает благо».

Остап Бендер, который появляется в Вороньей слободке, тоже представляется неким хитрецом, может быть даже проходимцем, а с другой стороны, ну какую еще можно найти управу на вот всех этих жителей, на всех этих квартирантов этой Вороньей слободки? И появляется он в Вороньей слободке тоже в самый, непредсказуемый момент, когда страдающий русский «интеллигент», задумывающийся о сермяжной правде, за которую он страдает Васисуалий Андреевич Лоханкин лежит без сил на кухне, где его жильцы пытаются выпороть за то, что тот не выключает вовремя электричество.

«— Я вам не помешал? — учтиво спросил великий комбинатор щурясь.
— Да, да, — пролепетал Лоханкин, шаркая ножкой, — видите ли, тут я был, как бы вам сказать, немножко занят… Но… кажется, я уже освободился? И он искательно посмотрел по сторонам. Но в кухне уже не было никого, кроме тети Паши, заснувшей на плите во время экзекуции. На дощатом полу валялись отдельные прутики и белая полотняная пуговица с двумя дырочками.
— Пожалуйте ко мне, — пригласил Васисуалий.
— А может быть, я вас все-таки отвлек? — спросил Остап, очутившись в первой комнате Лоханкина. — Нет? Ну, хорошо.» ^[2]

Дальше они обсуждают комнату, которую сдает Васисуалий, надеясь продержаться какое-то время, как он сам говорит «после ухода жены.
«Ах, — сказал Лоханкин проникновенно, — ведь в конце концов кто знает? Может быть, так надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда.» ^[2]

Когда Остап Бендер начинает узнавать, что собой представляет комната Васесуалия, то оказывается, что это недорого.
«[…] недорого возьму. Пятьдесят рублей в месяц.
— Торговаться я не стану, — вежливо сказал Остап, — но вот соседи… Как они?
— Прекрасные люди, — ответил Васисуалий, — и вообще все удобства. И цена дешевая.
— Но ведь они, кажется, ввели в этой квартире телесные наказания?
— Ах, — сказал Лоханкин проникновенно, — ведь в конце концов кто знает! Может быть, так надо! Может быть, именно в этом великая сермяжная правда!
— Сермяжная? — задумчиво повторил Бендер. — Она же посконная, домотканая и кондовая? Так, так. В общем, скажите, из какого класса гимназии вас вытурили за неуспешность? Из шестого?
— Из пятого, — ответил Лоханкин.
— Золотой класс! Значит, до физики Краевича вы не дошли?» ^[2]

Литературные критики упрекали Ильфа и Петрова в том, что они создали образ Остапа Бендера как проходимца, ловкача, который нарушает моральные, этические нормы, совершенно свободно себя ведет в любых условиях. С другой стороны возникает вопрос: а как можно еще себя вести вот с этими людьми? С теми же квартирантами Вороньей слободки, которые, готовы выселить летчика Севрюгова, своего соседа, который является героем, потому что им просто нужна жилплощадь. Задолго до семейной драмы Лоханкина летчик Севрюгов, проживавший в квартире № 3, вылетел в срочную командировку за полярный круг, где должен был помочь иностранной экспедиции к полюсу, но пропал без вести. В Вороньей слободке начинается обсуждение.

«— Пропал наш квартирант! — радостно говорил отставной дворник Никита Пряхин, суша над примусом валяный сапог. — Пропал, миленький. А не летай, не летай. Человек ходить должен, а не летать. Ходить должен, ходить.
И он переворачивал валенок над стонущим огнем.
— Долетался, желтоглазый! — бормотала бабушка, имени-фамилии которой никто не знал. Жила она на антресолях, над кухней, и, хотя вся квартира освещалась электричеством, бабушка жгла у себя наверху керосиновую лампу с рефлектором. Электричеству она не доверяла. — Вот и комната освободилась, площадь.
Бабушка первой произнесла слово, которое давно уже тяжелило сердца обитателей «Вороньей слободки». О комнате пропавшего летчика заговорили все: и бывший князь, а ныне трудящийся Востока, гражданин Гигиенишвили, и Дуня, арендовавшая койку в комнате тети Паши, и сама тетя Паша — торговка и горькая пьяница, и Александр Дмитриевич Суховейко, бывший камергер двора его императорского величества, которого в квартире звали просто Митричем, и прочая квартирная сошка во главе с ответственной съемщицей Люцией Францевной Пферд.
— Что ж, — сказал Митрич, поправляя золотые очки, когда кухня наполнилась жильцами, — раз товарищ исчез, надо делить. Я, например, давно имею право на дополнительную площадь.» ^[2]

Эта сцена перекликается и со знаменитой фразой Михаила Булгакова о том, что квартирный вопрос испортил москвичей, и с фельетонами и рассказами Зощенко. Если Зощенко смотрит изнутри, на собственном личном опыте узнав, что такое коммунальная квартира, то Ильф, конечно, смотрит больше с внешней стороны на эту ситуацию. Но тем не менее мы видим много общего. Вот, например, у Зощенко в «Нервных людях» мы находим такие слова:

«Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то, что драка, а цельный бой. На углу Глазовой и Боровой.
[…]
Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.
Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерется грубо, как в тумане.
[…]
Тут в это время кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу.
Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся.» ^[4]

Читая Зощенко, читая Ильфа и Петрова, читая Булгакова начинаешь понимать, что есть красивые мифы о коммунальном рае, созданные, например, у Николая Ляшко в его произведении «Доменная печь» или, допустим, у Александры Коллонтай, в ее повести «Василиса Малыгина», а есть и жестокая реальность. Повести Ляшко и Коллонтай — соцреалистические и иллюзорные произведения, о том, как должно было бы быть. Но не всегда миф становился реальностью.

Мы можем увидеть, что Воронья слободка появляется задолго до того, как Ильф и Петров пишут «Золотого теленка». Она есть уже в «Колоколамске» Ильи Ильфа, и там Воронья слободка ассоциирована с неким городом будущего, с некой утопией, которая потом рушится. Образ этого небоскреба из «Колоколамска» мне кажется очень красноречивым.

«В новом доме поместился весь Колоколамск со всеми жителями, пивными, учреждениями, рогатым скотом и домашней птицей. Отделение милиции и многочисленные будуары для вытрезвления граждан разместились в центре дома — на шестнадцатом этаже.

По требованию колоколамцев пивные были распределены равномерно по всему зданию и для скорейшего достижения их разрешено было пользоваться вне очереди пассажирскими лифтами. Экспрессные лифты как самые емкие были отданы под перевозку рогатого скота. Каждое утро пастух сгонял коров в лифты и спускал их вниз — на пастбище.

На первых порах обрадованные граждане невоздержанно предавались празднествам. Они циркулировали по небоскребу с методичностью кровообращения: из квартиры в пивную ближайшего этажа, оттуда в будуар для вытрезвления, затем в милицию для составления протокола, потом в первый этаж — судиться и наконец в 29 этаж — Этаж заключения.

Прошли праздники, наступили будни. По утрам во всех этажах стучали топоры. Колоколамцы рубили деревянные перегородки на дрова и топили ими перевезенные со старых квартир буржуйки.

Из труб незаконченного центрального отопления колоколамцы делали кровати. Медные дверные приборы шли на выделку зажигалок. Эту кустарную продукцию колоколамцы продавали в губцентре. На лестничных лаковых перилах сушилось белье, а на мраморных площадках были воздвигнуты дощатые дачные клозеты.

Никита Псов, житель 19 этажа, тоскуя по привольной колоколамской жизни, залез как-то рубить дрова в лифт. Топором он зацепил какую-то кнопку, и лифт помчался. Он безостановочно летал в своей клетке вверх и вниз. Граждане высыпали на мраморные лестницы и в изумлении глядели на обезумевшую машину. В глазах у них сквозило недоверие к технике. Гражданка Псова, совершенно глупая баба, бегала за лифтом вниз и вверх и кричала:

— Никита Иваныч! Отдай хоть ключ от квартиры! Войтить в квартиру нельзя!

Дверь в квартиру Псовых взломали. Так как запереться было нечем, то квартиру воры очистили в ту же ночь. Подозрение падало на пятый этаж, этаж чрезвычайно подозрительный и уже названный Вороньей Слободкой.

Остановить лифт удалось лишь вечером второго дня. Для этого пришлось испортить динамо-машину. Дом погрузился во мрак. Извлеченный из лифта в полумертвом состоянии Никита Псов злобно простонал:

Не надо нам таких домов! Все пошло от этого международного джентельмента!

Когда же он увидел свою опустошенную квартиру, то немедленно выселился из небоскреба в старую халупу, разбив предварительно камнями все стекла в ненавистной ему Вороньей Слободке. Гонимые холодом слободские насильственно вторглись в шестой этаж, где помещались чрезвычайно расширенные курсы декламации. Ученики-декламаторы пошли в хулиганы. На темных лестницах начались грабежи. С одиноких колоколамцев снимали шубы и калоши.

На квартиру Подлинников, проживавших в глухом 32 этаже с испорченной канализацией, был произведен налет. Перепуганный председатель лжеартели последовал примеру Никиты Псова. В домоуправлении он заявил, что жить так высоко очень страшно, что ему к тому же мешает сырость от проносящихся под окнами облаков.

В течение трех дней небоскреб совершенно опустел. Колоколамцы ушли на старые места. Некоторое время оставалась еще милиция, но и она выехала.

Постепенно все оборудование чудесного небоскреба растащили по халупам. От здания остался только остов. Черные квадраты окон печально смотрели на дремучие леса и озера колоколамских окрестностей, и губернский город не отражался больше в окнах 25 этажа.» ^[1]

О творчестве Ильфа можно говорить достаточно долго, и я надеюсь, что мы продолжим этот разговор в следующий раз. До новых встреч, дорогие друзья! Программу подготовила Анна Гранатова, в работе над программой помогали Дмитрий Черный. Евгений Соколов и Виктор Черненко.

Литература

1. Илья Ильф, Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989.
2. Ильф И. А. Золотой теленок: роман / Ильф Илья Арнольдович, Петров Евгений Петрович; — М.: Дом, 1995.
3. М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита — СПб: Лениздат, 2014.
4. Михаил Зощенко. Собрание сочинений в 7 тт. / Том 2. Нервные люди. М.: Время, 2008.

Музыка

• И. Дунаевский. Увертюра «Дети капитана Гранта».
• Группа выпуска: А. Гранатова, В. Черненко, Д. Черный.