Программа «Мастер-класс». Ведущая Наталья Полякова. В первом выпуске беседа с Кириллом Ковальджи.

Программа «Мастер-класс». Ведущая Наталья Полякова. В первом выпуске беседа с Кириллом Ковальджи. (скачать аудио).

Принимает участие: Кирилл Ковальджи

Программа: Мастер-Класс



Наталья Полякова: Кирилл Владимирович, расскажите, пожалуйста, о литературных семинарах, студиях, клубах, которые Вы вели. В частности о студии при журнале Юность. Историю ее возникновения. Кто из ныне известных поэтов ходил на студию. Что стало с ней потом.

Кирилл Ковальджи: Началось это давно. Когда я закончил Литинститут, я поехал в Кишинев и, не успел там обосноваться, как устроил литобъединение при газете «Молодежь Молдавии». Было мне тогда 24. И по воспоминаниям тех, кто ходили на литобъединение, они воспринимали меня, как взрослого солидного мэтра. Это была первая проба. В редакции была литературная площадка, я стал готовить литстраницы для газеты. Делал я это с удовольствием, потому что я принес в Кишинев какой-то отзвук московской культуры, того, что происходило в столице. Опыт этот пригодился через несколько лет, когда я стал работать в журнале «Юность». Интересное совпадение. Когда я учился в школе, в 9 классе я выпустил рукописный журнал «Юность». Настоящего журнала «Юность» в то время еще не было. Он был основан только лет через пять Катаевым.

Наталья Полякова: Получается, Вы его предвосхитили?

Кирилл Ковальджи: Получается. А потом в «Юности» работал. Был и членом редколлегии и зав.отделом. Московский горком комсомола и союз писателей как-то решили обратить внимание на творческую молодежь и учредить 11 студий: по прозе, поэзии, критике, детской литературе… И вести одну из студий предложили мне. Я охотно согласился. Это было в здании издательства «Молодая Гвардия». И ко мне стали приходить ребята. Тут важно отметить такой феномен: в брежневское время образовалось задержанное поколение. Это были молодые люди, которые были творчески преисполнены, у них был уже творческий багаж, но они не могли никак реализоваться, их нигде не печатали. После того, шумного, поколения 60-х годов: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина… следующая волна не вышла на поверхность. И когда я начал вести студию, то обнаружилось все, что было искусственно задержано, поэты стали группироваться. Почему именно вокруг меня, не мне судить, было 11 подобных студий, но фактически наиболее жизнеспособной оказалась моя. Ко мне пришли поэты теперь весьма известные — Иван Жданов, Александр Еременко, недавно умерший Алексей Парщиков, Евгений Бунимович, Нина Искренко. Видимо я повел какую-то свою, либеральную политику. В том смысле, что никакого учета студийцев не вел, двери были открыты, кто хотел — приходил, кто хотел — уходил. И фильтрация происходила сама собой, потому что многие графоманы не выдерживали того уровня, который установился на студии, уходили сами. И оставалось ядро — человек 10-12-ть,  которые работали года три-четыре. Моя задача была не учить, потому что я не верю в какое-то учительство в творческом деле, главное — создать насыщенную культурную атмосферу, т.е.  говорить о поэтах, которых они не знали, многих тогда не печатали — или были запрещены, или жили за кордоном. А я кое-что знал и на студии рассказывал. Вовлекал студийцев в разговор. И старался создать такую атмосферу, чтобы не было обид. Чтобы все могли свободно, открыто и безбоязненно высказываться друг о друге. Не было никакой надежды на печать, не было и нездорового соперничества, зависти и ревности. И мне кажется, это одна из приятных традиций, которая тогда на студии установилась. Бессменным старостой студии был ныне всем известный Евгений Бунимович, поэт, учитель, депутат.

Наталья Полякова: Были ли какие-нибудь конфликты с властью? Не пожалела ли она, что организовала эти студии для молодежи?

Кирилл Ковальджи: Конфликты были. Уже к началу перестройки я почувствовал, что что-то можно сделать, можно попробовать их печатать. И сумел пробить через отдел поэзии, который сопротивлялся этой новой волне, так называемый «испытательный стенд». Там выступили сразу на четырех полосах все эти поэты новой волны, имена которых я перечислил. Немедленно выступила «Комсомольская правда» и сама «Правда», потом еще ряд газет, -назвали эту публикацию «мертвой водой». Но уже было не страшно, — раньше выступление «Правды» сопровождалось тяжелыми оргвыводами, а в 87 году система уже была «вегетарианской». Но все-таки, когда устроили мы свой первый публичный вечер на фабрике «Дукат», то пришло столько народу, что туда пришла и милиция охранять входы и окна. После этого выступления, да, меня стали тягать в горком партии, в партком союза писателей, спрашивали, что это такое? Гуголев прочитал стихи, где была такая строчка: «Я изнасиловал отца». Взрослые дяди ужасались! Я сказал: да ничего не значит, это метафора, поэтическое фрондёрство, отец его жив-здоров и в порядке. Так что мы встроились уже в счастливое время, когда двери начали приоткрываться, и ребята начали печататься. Но с ростом свободы открылась и драматическая сторона. Почему? Потому что переломился вдруг весь уклад. И те, кто надеялся повторить славу 60-х годов, собирать тысяч людей, чтоб их слушали, удивленно почувствовали перемены в читательской массе… Нина Искренко была заводилой, поэтом такого типа, которому требовалась массовость, эстрадность, трибуна — этого уже не предвиделось. После 91 года и распада Советского Союза ребята стали печататься, стали выпускать книжки, но читателя след простыл. Это было драматично для них, и многие даже потеряли голос: Александ Еременко перестал писать, Виктор Коркия, Жданов стал мало писать, Нина Искренко рано умерла (не по этой причине, естественно, но так вышло). И через некоторое время объявилось уже другое поколение, другая атмосфера, которую мы наблюдаем и сейчас. Какого-то общего поколения, общего процесса уже не существует. Уже нет материка, а есть острова, есть архипелаг, есть поэтические тусовки и в каждой такой тусовке есть свои знаменитости, свои маленькие гении, а новой волны не наблюдается.

Наталья Полякова: В чем Вы видите сходство людей, которые приходили тогда на студию?

Кирилл Ковальджи: Сходства между ними не было никакого. Вокруг меня группировались люди самых разных творческих пристрастий. И как раз в этом был смысл. Объединяло же их и отличало от предыдущего поколения, их внутреннее освобождение, они были первым советским поколением молодых поэтов, которое освободилось внутренне до того, как эта свобода стала внешней. Их объединяла свобода творческих реализаций.

Наталья Полякова: А как и из-за чего закрылась студия при журнале Юность?

Кирилл Ковальджи: Студия не закрылась, просто ребята, повзрослев, решили основать клуб «Поэзия» на основе студии, которую я вел, и пригласили меня быть руководителем клуба. Вот тут я отказался, посчитал, что они достаточно встали на ноги, что им уже никакой водила не нужен. Они послушались, основали клуб «Поэзия», который просуществовал лет пять и где-то сам собой потом растворился. А я занялся следующим поколением, потому что мне интересно помогать тем, кто в этом нуждается. А когда человек состоялся, мне он интересен в другом смысле, я радуюсь успехам его творчества, но уже возиться с ним никакого смысла нет. Волей судеб, должен сказать, из моей студии вышли поэты куда более известные и знаменитые, чем я сам, чему я рад.

Наталья Полякова: Кирилл Владимирович, мне кажется, это не совсем так, Вас все знают. Даже за рубежом.

Кирилл Ковальджи: Нет, это так. Потому что я в литературе существую давно, но всегда где-то немножко сбоку. В советское время я не был официальным поэтом, но не был и диссидентом. Да, меня знают, но знают — так, не в «обойме», не в поэтической «номенклатуре».

Наталья Полякова: Что стало со студией после ухода состоявшихся поэтов? Студия перестала существовать?

Кирилл Ковальджи: В сущности, студия не прекратилась. Были паузы, потом занятия возобновлялись. И уже, когда я стал работать в Фонде СЭИП, я опять возобновил эту работу с молодыми поэтами. Потом стал работать в Липках на Форумах молодых писателей России, организатором их выступает Фонд ФСИЭП, возглавляемый Сергеем Александровичем Филатовым. Еще вел семинары на московских Совещаниях молодых писателей в Переделкине, которые ежегодно устраивала покойная Римма Казакова. То есть я все время работал и сейчас продолжаю работать. В Stella Art веду поэтический Клуб, при ЦДЛ, в Булгаковском доме, на Фестивале в Коктебеле с Андреем Коровиным. То есть я все время действую, это поддерживает меня в жизни.

Наталья Полякова: Вы сказали, что в Stella Art ведете поэтический Клуб. Чем он принципиально отличается от студии при журнале «Юность», с которой Вы начинали?

Кирилл Ковальджи: Он отличается тем, что это скорее не учебная студия, а действительно литературный, даже элитный, клуб. Т.е.  там более высокий уровень разговора и не всегда это обсуждение. Бывают и презентации, встречи уже с известными поэтами, достаточно известными и интересными для этой аудитории. Тут мы не гоняемся за знаменитостями как таковыми, а иногда — и за спорными фигурами. Вот, кстати, за месяц до смерти Парщикова вышла его книга при содействии Stella Art. Это был один из самых спорных поэтов той волны и один из самых трудных для понимания читателей. Но он свою роль в поэзии безусловно сыграл. Это была по-своему новизна. Если сравнивать его с музыкантом, то он придумал какой-то новый инструмент и стал учиться на нем играть. Не на пианино, не на скрипке, на которых играют все, а создал свой инструмент в поэзии. Были и удачи, и спорные вещи…

Наталья Полякова: Скажите, а в чем Вы видите назначение литературных студий и семинаров?

Кирилл Ковальджи: Во-первых, это атмосфера, способствующая расширению духа, раскрытию таланта. Встречаясь со своими собратьями, то близкими, то далекими, испытывая притяжение и отталкивание, человек способен быстрей и лучше развиваться, чем когда он находится в кругу только своих симпатизантов, которые на все прочитанные стихи говорят: «ой, как здорово!». Это всегда приятно, но и вредно. А на студии он оказывается в атмосфере контраста. А во-вторых, это литературная культрегерская задача. Исподтишка рассказывать то, о чем люди не знают. Нынешнее поколение, например, уже мало знает таких поэтов, как Эдуард Баргицкий, Леонид Мартынов, Борис Чичибабин, Михаил Светлов. Но они же были тоже поэты, и что-то живое интересное у них было. При всех изломах, при всей мучительности их судьбы… А так как все это у меня в голове, я не нуждаюсь в библиотеке и могу цитировать по памяти десятки, сотни стихов, эту роль мне выполнять легко. Как бы походя вводить нужную информацию в оборот.

Наталья Полякова: Спасибо большое за разговор! А не могли бы Вы теперь почитать свои стихи?

Кирилл Ковальджи: Не совсем к этому готов. Прочитаю, пожалуй, стихи на литературную тему, раз мы говорим о литературе:


Когда до учебных пособий
докатишься в славе своей,
окажешься в мире подобий
и выйдешь на свет без теней.

От жизни останутся даты,
вопросы получат ответ,
стихи обратятся в цитаты,
лицо превратится в портрет…

Побудь же у славы в отгуле,
Поспорь со своею судьбой,
пока тебе рот не заткнули
строкой, сочиненной тобой!

И однажды я написал такое четверостишье о молодых.

Сколько надо таланта и дури,
Чтоб мечтая о вечном венце,
Посвятить себя — литературе
Не в начале ее, а в конце.

Это, конечно, шутка, совершенно с этим не согласен! Потому что не литература кончилась, а кончился ее определенный этап, который уже не повторится. То есть та общественно-социальная роль, которую играла поэзия раньше, больше не повторится. Поэзия возвращается сама к себе, к своему духовному и эстетическому призванию.


Статья «Жила-была студия» на сайте интернет-журнала «Пролог».