Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 3: тексты, найденные во френдленте.

Программа Льва Оборина «Алогритмы». Выпуск 3: тексты, найденные во френдленте. (скачать аудио).


Программа: Алогритмы


Добрый день, друзья! В эфире программа «Алогритмы». С вами Лев Оборин. И сегодня я буду читать стихи, которые я впервые увидел в собственной френдленте и которые остались со мной навсегда, будем говорить так.


Мария Маркова

***

1.
Снега щепотка и ветра порыв.
Белый цветок из бумажного крепа.
Вздрогнешь, окно в ноябре приоткрыв.
Холод. Земля. Монохромное небо.
Чисто и ясно, куда ни взгляни.
Вот и остались с тобой мы одни.

2.
Вот и остались с тобой мы одни.
Не пророни «навсегда» ненароком,
об одиночестве — не пророни.
Это не выразить мерой и слогом.
Скрыта в беззвучии боль и тоска,
близость, которая слишком тонка.

3.
Близость, которая слишком тонка,
это — когда отдаляется кто-то,
машет откуда-то издалека
и пропадает за тем поворотом
времени или пространства, куда
многим уже не попасть никогда.

4.
Многим уже не попасть никогда
в прошлое. Разве что, в детство впадая.
Воспоминания — это среда
исчезновения смерти. В ней рая
больше, чем ада из слов и стыда.
Память и слёзы — живая вода.

5.
Память и слёзы — живая вода.
Словно берёшь в исчезающей речи
то, что спасает нас в жизни всегда,
то, от чего нам становится легче.
С этого места, попробуй, сойди.
Краеугольное сердце в груди.

6.
Краеугольное сердце в груди —
это разлуки конец и начало.
Стоя на месте, проводишь в пути
время, которого много и мало.
Воспоминания — поводыри
с пламенем жизни прошедшей внутри.

7.
С пламенем жизни прошедшей внутри,
прост и спокоен, как глиняный слепок,
без сожалений назад посмотри,
только одно и оставь напоследок:
вздрогнуть, окно в ноябре приоткрыв.
Снега щепотка и ветра порыв.


Олег Пащенко

«Перед свадьбой».

Крест, могила, богатырская сила.
Багровое сияло мигало, и хруст
свежевыглаженных крыльев, и запах
свежевыпеченного и свежескошенного.
Невеста была обеспокоена.
Тёплая многозначительная темнота
была в соседней комнате.
Улыбки, скомканные записочки и сквозняк,
страшно, шелесты и шептания,
невеста, не бойся,
не беспокойся.
Он у тебя молодой бог,
у него зелёные молнии,
вооружён обоюдоостроотточенным,
в животе у него синайская мгла
и светлячки. Он как будто
всегда улыбающаяся тень,
как пневма в стволе пневматического ружья,
он сконцентрирован.
Это такое счастье,
это на всю жизнь,
это не он.


Александр Стесин


***

Это живут и отходят ко сну.
В старости двигают кресло
ближе к окну. И садятся к окну
у батареи погреться.

С улицы слышится щелк соловья-
сигнализации. Эхо
звуков ничьих — как отсутствие «я»
у одиночества. «Это
я«, в тишине раздается, верней
слышится, не раздаваясь,
будто бы тот, кто всегда из дверей
так говорил, раздеваясь,
в темной прихожей оставил висеть
вместе с пальто эту фразу.

И магнитола, которую в сеть
год не включали, не сразу
голос подаст, от звучанья успев
собственной речи отвыкнуть.
Вслух не сказать, не прочесть нараспев.
Анжамбеманом не выгнуть.

Только мгновенное: акт бытия
как распрямленье пружины.
Миг, из которого в жизнь без тебя
вглядываешься при жизни.

На пол спадает ли женский платок,
кофе шипит, убегая.
В детство впадает ли мыслей поток,
пять городов огибая.

Просто квартира, где с детства знаком
говор курящих под утро,
и помещение, как сквозняком,
их разговором продуто.

Край, где живут и отходят ко сну
(здесь, на краю балансируй);
где придвигаешь поближе к окну
кресло свое. В бело-синий
смотришь просвет, непостижный уму
и протяженный незримо.
Все придвигаешься ближе к нему,
не сокращая разрыва.


Евгения Риц

***

А полные и медленные люди
Идут красиво, словно элефанты,
Такие отличимые в толпе.
Их огибает лёгкое пространство,
Старательно и бережно касаясь.
Сравнительная дальность расстояний
Выходит за окраину зрачка.
Когда бы я была твоей царицей,
Вся воплоти и плоти за границей,
То я бы так же вдумчиво дышала,
С одной рукой, застывшей, как держава,
С пакетом, в такт качающимся справа.
А воздух из холодных белых прядей
Качает всех, не глядя, кто велик,
И в небесах колышется язык,
Торжественный, как на параде.


Илья Будницкий

***

Когда рисуешь тишину — она достойна эпилога,
Стрела у времени в плену — полузаросшая дорога,
Уже двурогая луна, заиндивелая морошка,
Чертополоха семена, к забору шмыгнувшая кошка,
Упавший почерневший ствол древесной лиственной породы,
Куриной азбуки футбол, изжога и немного соды.
Ещё немного тишины — она в лесу стоит державой,
Под ветром кроны сплетены, чуть шелестят по кромке травы,
Лишь изредка — полёт пера промеж стволов невесть откуда,
Как было шумно здесь вчера! — Какие звуки были всюду —
Шипенье, пенье цокоток, жуков и мух речитативы,
Стрекозий слюдяной свисток, вороний лёт неторопливый…
Полуночный волшебный бор перебирается к рассвету,
Светлеет хвойный водосбор, и я за чистую монету
Приму молчание земли и небо в голуби и сини,
Как будто к этому и шли — стать человеком на картине.


Татьяна Щербина

***

Такое впечатление про воздух,
весенний, с желтым бочком -
саднящее, будто он поцарапан,
как коленка в детстве,
целлулоидная пленка с призраками.
Что-то недосовершилось,
молекулы бродят выжидающе,
пинают пивные банки,
толкают в метро,
сестры злобность и тупость
набухают, не лопаясь.
Газированный воздух
щелкает пузырьками
телефонных сот, глазков видеокамер,
бензоловых колец с отливом -
кристаллическую решетку перекосило,
и воздух заклинило,
хоть этого и не видно,
но всё как-то наперекосяк.


С вами программа «Алогритмы». Сегодня читаются стихи, которые появились однажды в моей френдленте.


Андрей Родионов

***

У меня на Арбате не было, да и ни у кого,
друзей — все собутыльники, все парии,
но одного я понимал лучше, чем другого,
вот с такими людьми и пил, впрочем, это не было правилом

Хэнк был таким знакомым моим, может и жив он,
и, может, в жизни своей преуспел теперь Хэнк,
один из алмазов арбатской жилы,
фальшивый предсказатель, парапсихолог, любивший бандитский слэнг

он любил излагать за стаканом теории,
как можно заработать — астрологический салон,
фонд трезвенников, энергетические санатории,
и как-то предложил мне заработать на поэзии миллион

это смешно в 95-м году звучало,
хоть и тогда кто-то не думал так, как я,
все было просто, как и следовало. сначала
юридическое лицо — я и он, поэзии друзья

дальше объявляется поэтический конкурс,
шлете произведение, неопубликованное нигде,
независимые судьи, типа Роберта Бернса
выбирают лучшее, приз — тысяча у.е.

— ну да, мы прославимся, а где же бабки,
и как мы будем отдавать этот приз? -
— С каждым произведением перевод, 10 баксов
на расходы по сортировке писем, знаешь, сколько будет их?

тут я понял, куда он клонит и не то, чтобы не отказался,
просто как-то мимо всего этого прошли мы стороной,
на клочке бумаги в клеточку в одной тетради завалялся
план-схема, начерченный Хэнка рукой

вчера на презентации международной поэтической премии,
итальянской, лауреатом которой является Белла Ахмадулина,
итальянский профессор, демонстрируя достижения
показывал на экране графики и что-то шевельнулось

Итальянцы, испанцы, мексиканцы, а с этого года и русские,
присылайте свои произведения на конкурс,
переводом от 10 до 20 евро, в зависимости от рукописи,
сопроводите, пожалуйста, стихов своих корпус

Хэнк! — закричал я, — Хэнк! Ты жив, дружище!—
профессор подслеповато щурясь поднял глаза в зал,
в Каламбрии ты теперь подыскал себе жилище,
откуда Сицилию родную видно, где ностры коза!

когда меня тетки выводили из зальца,
профессор что-то испуганно по-итальянски лопотал,
как он говорил перед тем, Каламбрия — родина померанцев,
и выражение лица у него стало, как будто он померанец сжевал

не пройдусь я вечерним Арбатом, там давно всё другое,
там давно все другие, но поэты там есть,
там не ждут тебя, Хэнк, там все теперь золотое,
и смешна золотым им твоя горькая месть


Геннадий Каневский

***

я говорит салтыков щедрин
зверь обличитель зла
хочешь прорваться звони один
звёздочка треск ноль два
сотни томов восковых неправд
прадед секунд-майор

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

я продолжает тулуз лотрек
средней руки горбун
я только в эти холсты одет
в эти штрихи обут
код мой магнит мой на карте крап
шулерский мой приём

радуйся имя твоё виноград
на языке моём

гроздью корми оплети лозой
чтобы глядеть в зрачки
не отрываясь и по одной
строчки мои зачти
писано ощупью наугад
сунуться рылом в калашный ряд
крикнуть в дверной проём
слышишь ли пастырь овечьих стад
слышишь садовник идущий в сад

радуйся имя твоё


Вы слушаете программу «Алогритмы» на Литературном радио.


Борис Херсонский

«Яша»

Яша! Скорее домой, Яша!
*
Так зовут ребенка,
Заигравшегося во дворе.

Пора обедать.

*
В данном случае речь идет
не о ребенке, о старике.
Старэ як малэ.

Яша, домой, Яша!

*
Они играют в домино
в дальнем углу двора.
Нервная, с дрожью тень старой акации
перекрывает дощатый стол.
Четверо стариков,
похожих друг на друга,
как родные братья.
Собственно, они есть братья.
кроме одного — Яши.

*
Яша, домой, Яша!

*
Яша обычно не идет.
Фире приходится выходить во двор,
и, как она говорит,
тащить его за уши.

Борщ остывает,
борщ остывает, ты слышишь?

Душно, невероятно душно,
похоже, собирается дождь.

А куда он собирается?

*
Но иногда она не находит Яшу во дворе.

И тогда она идет вдоль всего квартала,
никогда не переходя дорогу,
заглядывая в каждый двор.

Где-нибудь он сидит и играет.

*
Если и тут она его не находит,
значит, он поехал
на восемнадцатом трамвае,
в открытом желто-красном вагоне
на двенадцатую станцию
Большого Фонтана.

Он сидел на одной и той же скамейке,
над самым обрывом
и смотрел на море.

*
Ой, чего там смотреть,
что он там видит, скажите, люди?

*
Его и нашли на этой скамейке.

Он сидел, запрокинув голову,
уставившись в самое небо,
и, наверное, что-то видел.

Хотя, что там смотреть,
что там видеть, скажите люди.

*
Фира исчезла года на два.
Наверное, кто-то
из детей, если только были дети,
но племянники уж, конечно, были,
короче, кто-то взял ее на какое-то время.

Потом она появилась снова.

*

Что-то с ней случилось.
Сосед говорил — атрофия мозга.

Немец, от которого все без ума.
господин Альцгеймер.

*
Каждый день она кричала
высунувшись в окно: Яша! Домой! Яша!

Иногда она выходила его искать,
но, понятно, не находила,
не всегда находила и дорогу обратно.

*
Борщ совсем остыл.
Яша! Домой! Яша!

*
Обычно ее приводили домой соседи.
Но однажды ее не нашли. Ни тогда, ни позже,
ни через год, думаю, ни через столетье
ее не найдут. В маленькую квартиру
вселилась безумная рыжая дворничиха,
до того ютившаяся в полуподвале
с нечесаным чумазым мальчишкой.
Приросшие мочки ушей.
Расщепленье губы. Известное дело.

*
Однажды, подметая двор, представляете, это было
в те времена, когда дворы еще подметали,
она остановилась посередине и огляделась.
А потом сказала: Наверное, Фира
таки да нашла своего Яшу.

*
Яша! Борщ остывает!
Скорее домой, Яша!


Виталий Пуханов

***

Паренек худой и бледный
Папироской угостил.
«Доживем ли до победы?»
Робко так спросил.
Неприметный, безответный:
На судьбу мою похож,
Он такой худой и бледный,
Где тут «доживешь».
Кто ему еще ответит?
Мы на лестнице вдвоем.
Как в кино, соврал нелепо:
«Вместе доживем».
Так простились наши деды.
Жить пошли не по кривой.
Терпеливо ждут победы,
Кто еще живой.
От судьбы невыносимой
С полдороги не сбежать.
Научите лгать красиво.
Научите ждать.


Аня Цветкова

***

травой аптечной зарастает сад.
тому, кто наверху не говорят,
а жгут костры из сломанных ветвей.
земля жива, и мы живем на ней.

из пепла пыль и капли из дождя.
дюшес, коровка, шляпка от гвоздя.
немного мир, немного смерти в том,
как потемнел от влаги старый дом.

ты веришь в гром, когда гремит гроза,
и закрываешь сонные глаза.
вода права, стекая по стеклу.
как ни живи _ окажешься внизу.

свернуть за дом, поднять опавший лист.
мы изначально где-то прервались,
на две ладони отставая от
того, кто льет дождями огород.