Авторская программа Сергея Арутюнова «Допрос с пристрастием». Гость программы — главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Витальевич Василевский.

Авторская программа Сергея Арутюнова «Допрос с пристрастием». Гость программы — главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Витальевич Василевский. (скачать аудио).

Принимает участие: Андрей Василевский

Программа: Допрос с пристрастием


Разместить в блоге

Андрей Василевский: «Нет такой вакансии первый поэт».

Сергей Арутюнов: Добрый вечер, дорогие радиослушатели! Надеюсь, что вы снова с нами на волнах «Литературного радио». И сегодня вечером моя программа «Допрос с пристрастием» впервые перестает быть программой импровизацией, потому что сегодня в нашей студии гость нежданный, гость замечательный. И я написал семь вопросов, которые хочу ему задать. Правда, по дороге сюда я заметил, что эти вопросы изрядно пересекаются друг с другом. Ну, ничего. Думаю, я как обычно выкручусь. Сегодня у нас в гостях поэт, главный редактор журнала «Новый мир», преподаватель Литературного института имени Горького, ведущий поэтического семинара Андрей Витальевич Василевский. Андрей Витальевич, в «Ночь музеев», которая недавно проходила в Москве, я процитирую Вас практически дословно, Вы сказали, прослушав некоторых наших молодых выступающих с семинара Олеси Николаевой (там какие-то мои были) — Вы вдруг сказали фразу, которая мне очень запомнилась и практически дословно. Она звучала примерно так: «Все это прекрасно, дорогие мои дети. Но все это языки, которые я уже слышал. А так бы хотелось мне, может быть, странному человеку, услышать хотя бы сейчас, хотя бы вот так уже рано или поздно, услышать что-то такое, о чем можно было сказать: «Ух, ты! Неужели так на русском можно?! Неужели, неужели, неужели этого никогда не будет?!» Вот эта странная тоска, которая там прозвучала, она настроила меня на первый вопрос. Потому что она прямо отсылает нас к пушкинскому — вот как бы так вот говорить стихами по-русски и не в сказке? Помните эту фразу, наверно. Так что же это за такие, как Вам кажется, новые языки? И в каких авторах, на Ваш взгляд, кроется вот преддверие этих новых языков? Меня это ужасно интересует. Я знаю, что журнал «Новый мир» сейчас ищет новых авторов, как никто, наверно, активно. И может быть, Вы назвали бы какие-нибудь имена или просто приметы новых языков, которые вот сейчас в наши дни образуются в русской поэзии.

Андрей Василевский: Ну, во-первых, я хочу сказать, что Вы, действительно, практически точно запомнили то, что я говорил на том выступлении. И тут надо пояснить, что я не просто читатель стихов. Я в силу своих профессиональных особенностей, да, я вынужден читать, во-первых, очень много стихов, во-вторых, я вынужден читать их во всем, так сказать, качественном их диапазоне от классики, допустим, от замечательных сегодняшних поэтов до полной графомании. И не потому, что мне это нравится — мне это абсолютно не нравится. Но, во-первых, будучи преподавателем Литературного института, скажем, вот сейчас я набираю семинар в Литинституте. Это что значит? Значит, я хожу в приемную комиссию и беру огромные пачки того, что присылают на творческий конкурс. И, естественно, что большая часть этих текстов — это мусор, в который, тем не менее, я должен ну хотя бы как-то заглянуть и почитать, и, в общем, оценить, да.

Сергей Арутюнов: И по требованиям Литературного института дать хотя бы три строчечки.

Андрей Василевский: Да, чтобы хоть что-то написать, значит, в этой рецензии о том, значит, что это мусор и почему это мусор, да. И точно также, в общем, во многих других областях, так сказать, моей деятельности, да. Я не могу сказать, вот мне это неинтересно, это плохо, я не буду вообще это читать. Я вынужден читать все. И поэтому, видимо, тут происходит такая профессиональная аберрация — человек уже объевшийся с одной стороны стихами, с другой стороны я, в общем, представляю и вижу все голоса, да, голоса не индивидуальные, а вот как бы такие типологические, все возможные варианты говорения сегодня, поэтического говорения на русском языке.

Сергей Арутюнов: Я бы даже сказал — это регистры какие-то какого-то органа, который звучит.

Андрей Василевский: Да, да. Вот. И поэтому как бы ощущение возникает, может быть, ложное, да, может быть, и правильное ощущение, что я уже все читал. А отсюда возникает вот, действительно, тоска какая-то личная такая, что ну удивите меня. Вот покажите мне что-то такое, да, может быть, там оно не очень будет, может быть, еще такое вот-вот сырое, но что-то такое, чего я в принципе не мог себе представить, да. Другое дело, что может быть, это мое пожелание оно ложное, может быть, этого вообще сейчас не может быть. Потому что, мне кажется, что сегодня никакой, условно говоря, там в кавычках «авангардной», экспериментальной, какой угодно поэзии быть не может. Потому что, что сегодня ни напиши на русском языке, у всего, если порыться хорошенько, оказывается своя вполне почтенная традиция в русской поэзии двадцатого века в первую очередь, двадцатого века, в котором такое ощущение, что было все и там уже, значит, чего не сделай, обязательно уже встраиваешься в какой-то ряд. Вот. Но все-таки вот эта надежда, что будет появляться что-то совершенно принципиально новое, может быть, не сегодня, может быть, не завтра, но может быть, послезавтра, да, появится что-то качественно принципиально новое, вот эта тоска меня не оставляет.

Сергей Арутюнов: Мне как-то увиделся вот этот тетрис, где огромное множество рядов застроено, застроено, застроено. И каждая новая фигурка, которая падает туда, она попадает уже на какую-то унавоженную почву. Это довольно безотрадная картина. Как на Ваше внутреннее ощущение, что произошло? Какое-то уплотнение породы? Ведь раньше она была довольно рыхловатой, раньше был большой дворянский стиль. Потом он выродился в стиль разночинный. Потом это медленно все перешло вот к этим символистским, акмеистским и так далее взрывам. Вот ракета похлюпала-похлюпала, и вот она зависает где-то между атмосферой, стратосферой, ионосферой, может быть, теряет скорость. Ей как-то все не удается что ли выйти на орбиту? Или она считает, что она уже вышла и больше ей нечего достигать? Что происходит с нашими словами, что происходит с нашей речью? Ваше внутреннее ощущение филолога, я думаю, очень будет отрадно услышать.

Андрей Василевский: Вы знаете, главное, чем сегодняшнюю ситуацию можно охарактеризовать — в ней невозможен так называемый большой стиль. Потому что большой стиль возможен только в случае, когда литература существует как нечто целое, может восприниматься как некое единое пространство. Сегодня литературы, собственно говоря, нет. А есть много разных литератур, из которых каждая является субкультурой.

Сергей Арутюнов: Многополярный мир?

Андрей Василевский: Вот. И внутри каждой этой субкультуры есть свои правила игры, свои как бы центральные фигуры, скажем так, свой маленький большой стиль есть внутри каждой из этих субкультур.

Сергей Арутюнов: И каждый из них борется за преобладание, очевидно.

Андрей Василевский: Вот скажем в одной субкультуре, да, мы видим, как центральные имена, допустим там Родионова, допустим, Горалик, допустим, Сваровского, да.

Сергей Арутюнов: Да, да.

Андрей Василевский: В то же время я буквально вот в эти дни встречаю человека, скажем, живущего в Москве, пишущего стихи и не знающего, кто такой Дмитрий Кузьмин, вообще не слышавший эту фамилию. А соответственно и абсолютно все, ну, понятно, что за этим стоит. При этом этот человек тоже, у него есть какие-то свои друзья, какая-то своя референтная группа, какая-то своя субкультура, да. И вот можно жить, писать, печататься и ничего не знать о целых рядом лежащих пластах.

Сергей Арутюнов: Как я завидую этому человеку, если бы Вы знали! Просто завидую. Какой, наверно, славный, скромный, честный человек. Замечательно, что Вы знакомы с ним. Я вот, честно говоря, куда ни плюнь, все время мне начинают выкидывать эту обойму субкультурных имен. И просто начинаешь глазами вращать от изумления. Ну, как же так? Не просто потому, что вот эта субкультура оказывается какой-то лидирующей, а просто, может быть, потому, что она много кричит о себе. Но везде одни и те же имена вываливаются из людей. Особенно те, кто довольно далеки от процесса.

Андрей Василевский: Вот. Поэтому субкультур много. Выходя из одной, попадаешь сразу в другую, да, а из другой в третью. Вот это примерно такая ситуация, которую, видимо, надо просто принять как данность и как-то в ней существовать, да.

Сергей Арутюнов: Вот в такой подводной лодке, где все разделено на множество маленьких отсеков и кают, как-то принято искать капитана. Кто же правит? Это такой вопрос, в общем, конспирологического свойства.

Андрей Василевский: Да никто не правит, не может быть сегодня в поэзии никакого.

Сергей Арутюнов: Правителя.

Андрей Василевский: Капитана, да. То есть, сегодня, это, кстати, очень важная проблема — вот этого пресловутого первого поэта отсутствующего. Проблема, которая обсуждается, проговаривается, да. Но мне кажется, мало кто говорит или думает вот то, что я сейчас скажу.

Никакого первого поэта сегодня в поэзии, в нашей литературе быть не может. Потому что он никому не нужен. То есть «первого поэта» нет потому, что нет запроса, так скажем, общественного заказа, общественного запроса на первого поэта, да. То есть, ну, какую бы привести ситуацию другую как бы такую полярную совершенно. Допустим, возьмем там довоенные советские годы, когда вопрос — кто первый поэт советской литературы Маяковский или Пастернак — это был не просто актуальный вопрос, литературный, скажем, вопрос, да.

Сергей Арутюнов: Да люди рубились по-страшному.

Андрей Василевский: Это был общественный вопрос, это был государственный вопрос, да.

Сергей Арутюнов: Лемешев или Козловский.

Андрей Василевский: Вот-вот. Ну, вот Лемешев, Козловский, они… с идеологией, может быть, не так все это было еще явно связано, да. Но, скажем, кто первый поэт Маяковский или Пастернак — это было важно и для литературной среды, это было важно и для читателей, это было важно для партии государства.

Сергей Арутюнов: Для партии.

Андрей Василевский: Да, вот. И, таким образом, в сознании всего общества существовала некая вакансия, вот эта пастернаковскими словами «вакансия поэта». «Она опасна, если не пуста». Но подразумевалось, что эта вакансия есть, да. Вот сегодня нет самой этой вакансии. То есть, бесполезно говорить, кто сегодня первый поэт, потому что нет такой ниши, нет такой функции, нет такой вакансии вообще. А почему ее нет? Потому что никто ее не хочет на самом деле. Нет запроса на первого поэта ни со стороны пишущего сообщества. По-моему, нет запроса на такую фигуру со стороны читающего сообщества. То есть, я имею в виду людей, которые сами не пишут стихи, вот того, что иногда называют таким словом «простой читатель». То есть, человек, ну, профессионально не связанный с литературой, да.

Сергей Арутюнов: Да.

Андрей Василевский: И собственно тем более нет запроса со стороны государства, которому вообще-то, ну, понятно, ну, чего тут говорить. Да, и непонятно, может ли эта ситуация в обозримом будущем, в каком-то ближайшем будущем измениться. Но если она в перспективе какой-то отдаленной изменится, и в обществе возникнет вот этот действительно запрос на фигуру первого поэта, а соответственно возникнет и вакансия, то я уверен, что он тут же появится этот первый поэт. Но не в том смысле, что он тут же откуда-то из полей придет неведомый мальчик, да, и все закричат: «О! Вот он, вот он пришел — первый поэт». А просто изменится оптика наша, да. И общество, и писательское, и читательское сообщество вдруг увидит в ком-то на тот момент уже существующем поэте, но осознают его как вот этого пресловутого первого поэта.

Сергей Арутюнов: Кстати, картина сказочная буквально. Я бы ждал этого момента просто ради того, чтобы дождаться.

Андрей Василевский: Вот. Ну, вот мне, по крайней мере, сейчас представляется вот эта вся ситуация вот таким вот образом.

Сергей Арутюнов: Я склонен согласиться с каждым словом, потому что, в конце концов, если чего-то долго не происходит, то ты сам выдумываешь себе этот смысл и начинаешь ждать его. По крайней мере, если бы я чего-то ждал, то ждал бы именно этого. Правда, года два назад у меня были схожие мысли. Да и до сих пор они меня не оставляют. Национальный поэт, я, правда, его назвал. Но это не в связи с какими-то там, в общем, кровяными штуками, а просто в связи с масштабом, как бывает, знаете, русский, российский, а бывает национальный. Но это в принципе одно и то же — как банк не назови, а он все равно будет претендовать на эту вот вакансию. Ну, хорошо же.

Андрей Витальевич, я читал последний номер «Нового мира» подробно. Там была Ваша подборка. Я и раньше читал Ваши стихи. Прочтите что-нибудь. Мне действительно там кое-что нравится. Интересно, угадаю я или нет, что Вы прочтете первым.

Андрей Василевский: Нет, я постараюсь не читать сейчас стихи из подборки, которая опубликована, действительно, в июньском свежем номере «Нового мира». Я постараюсь что-нибудь другое сейчас выбрать.


* * *

полвека прожил среди людей
своих и в стране своей
а это другое время
не мое и не для меня
это другое племя
и не моя родня
как болит моя голова
от халявного коньяка
день и ночь шумит не моя москва
Хищник смотрит на Чужого Чужой на Хищника


Сергей Арутюнов: Я знаю это стихотворение.

Андрей Василевский: Вот. Ну, может, оно в какой-нибудь другой подборке, в следующей где-нибудь в «Новом мире» или не в «Новом мире» где-нибудь появится.

Сергей Арутюнов: Хорошо бы. Очень характеристические строки. Читайте еще.

Андрей Василевский: Вот очень личное стихотворение.

Сергей Арутюнов: Определенно личное.

Андрей Василевский: Да. Ну, вот у кого что личное, да.

Сергей Арутюнов: Угу.

Андрей Василевский: У меня вот кошка умерла весной. Стихотворение называется «Март».


[март]

в сумерках выйду одерну пиджак
рыжий по снегу крадется кошак

кто там в потемках меня стережет
мертвая кошка меня бережет

в мире подземном там а не тут
как мою мертвую кошку зовут

но не вмещает сознанье мое
новое страшное имя ее




Страницы: 1 2 3